Авиатор Тихого океана

– Сто шестьдесят пять километров! – повторил удивленный американец. – Какой же скорости достигнут впоследствии?

– Ученые утверждают, что скоро достигнут скорости в двести километров, а позже она дойдет до трехсот и четырехсот километров в час.

– Четыреста километров, – воскликнул американец, – ведь это сто – сто десять метров в секунду! Это скорость движения револьверной пули!

– Конечно!!

– Но тогда невозможно будет дышать и придется строить закрытые помещения для пассажиров, стеклянные киоски для пилотов…

– Нужно будет очень много такого, о чем мы и не думаем теперь… Аппарат, на котором мы летим в эту минуту, покажется тогда архаическим и смешным, точно так же, как первые локомотивы кажутся нам жалкими и неустойчивыми в сравнении с тяжелыми и массивными современными компаунд-паровозами. Наши потомки найдут то, в чем мы нуждаемся больше всего – средство удержаться на воздухе, когда неисправность двигателя остановит движение винтов. Аэроплан будущего будет приводиться в движение электричеством, и если аппарат воспользуется во время полета своей скоростью – частью для заряжения крайне легких аккумуляторов, которые будут вскоре изобретены каким-нибудь Эдисоном, – то возможно будет долго держаться в воздухе, не восполняя запасы двигательной силы. Быть может, эту электрическую энергию будут заимствовать у туч, у атмосферы, обладающей бесконечными ее запасами. Во всех этих случаях люди не будут стеснены, как мы в настоящее время, а это очень важно.

И Морис Рембо стал снова выражать беспокойство по поводу бензина.

Найдут ли они его на больших островах? Если японцы не высадились там, то, конечно, найдут; в противном случае – нечего рассчитывать на это.

Солнце озаряло теперь своими лучами неподвижное море и превратило Тихий океан в огромное зеркало. Отражение было так резко, что Морис Рембо вынужден был прищурить глаза и избегать глядеть вниз.

Его товарищ, внимательно подливавший бензин и масло, время от времени осторожно вставал со своего сиденья для осмотра наружных частей мотора, передвигал взад и вперед бюретку с маслом, бросал взгляд на циферблат компаса и глядел в висевший у него на шее морской бинокль.

«Кэтсберд» продолжал свой путь еще в течение четырех часов и держался теперь на средней высоте в пятьдесят метров, так как инженер заметил, что на такой высоте пассатный ветер дул с большей силой, чем у поверхности моря, и помогал движению аэроплана.

Направо от них остался в стороне остров Неккер высотой в 85 метров и гораздо больший остров Берд, на котором возвышалась остроконечная гора в 250 метров. В половине четвертого пополудни на горизонте обрисовались как бы сахарные головы правильной формы; затем показались другие, менее высокие, вынырнули справа и слева, и перед взором авиаторов появился целый зубчатый берег, более низкий, чем у Неккера.

Лейтенант Форстер, придя в восторг от этого зрелища, воскликнул:

– Вот и большие острова!

И преисполненные надежды осуществить первую часть своей миссии, добравшись до обитаемых земель, чтобы найти там телеграф, молодые люди вглядывались с возрастающим волнением в выступающий из воды остров Ниго, являющийся передовым пунктом Гавайских островов.

Высокий конус Коая, возвышающийся на три тысячи футов на острове того же названия, находился позади Ниго, подавляя его своей громадой.

Направление, принятое с самого момента отъезда, не изменилось ни на минуту. Аэроплан подошел к архипелагу с его западной стороны, совершенно не изменяя своего первоначального направления.

Когда они находились в пяти-шести милях от Ниго, Морис Рембо решил:

– Мы пролетим через эту скалистую гору… Я вспоминаю, что, судя по очертанию на карте, она довольно узка…

– Вы не ошиблись: остров имеет не более тридцати километров в длину и от шести до семи километров в ширину. Только эта скала гораздо выше, чем вы полагаете; там имеются вершины от четырехсот до пятисот метров высоты.

– Мы отыщем в этой горной цепи низину; это будет для нас некоторым опытом для того, чтобы освоиться с лавированием, которое предстоит нам при спуске на Оаху.

Они замолчали. Инженер был весь поглощен своим маневрированием, а его товарищ – наполнением резервуара бензином до краев, так как можно было опасаться, что во время предстоящих движений при подъеме по довольно большому наклону бензин не попадет в карбюратор, если его уровень в резервуаре не будет достаточно высок.

После продолжительного двенадцатичасового перелета на авиаторов произвела сильное впечатление близость острова, который, быть может, будет концом их опасного путешествия.

Морис Рембо поднялся на высоту в 200 метров, какой он еще не достигал до этого момента, для того только, чтобы ввиду близости вершин ему не пришлось делать слишком больших углов с плоскостью горизонта. Вместе с тем он сократил число оборотов винтов до 900, а поэтому и скорость движения аэроплана до 80 километров для того, чтобы свободно распоряжаться направлением и виражами. Миновав обрывистый берег, окаймлявший остров Ниго, «Кэтсберд» очутился над гладкой плоской возвышенностью, покрытой редкой травой, затем он пролетел над чахлыми деревьями, выросшими на каменистой почве.

За ними возвышалась скалистая гора, составляющая главную часть этого острова.

Морис Рембо избрал место для спуска. Это было отлогое ущелье от 200 до 300 метров шириной, расположенное в 30 градусах по левой стороне от них.

Лейтенант Форстер удивлялся плавности, с какой постепенно опускалась автоматическая птица.

Потянув к себе рычаг направления, он искривлял крылья в ту сторону, куда хотел повернуть, и оба больших придатка постепенно наклонились влево. В то же время вертикальная плоскость, устроенная на длинном хвосте «Кэтсберда», изогнулась в требуемом направлении, и аэроплан направился к ущелью с легкостью, недоступной никакому другому экипажу, так как воздух представляет собой идеальную среду для прямолинейного поступательного движения тел.

Еще одно движение руля глубины – и аэроплан был на равнине.

С другой стороны этой площадки, не более как в трех километрах, виднелось море. Но та сторона косогора, над которой они опускались, была покрыта густой зеленью, между тем как другая сторона его была совершенно обнажена.

Лейтенант Форстер, менее занятый, чем его товарищ, восторгался этой богатой растительностью. Под ними сверкали и сливались цветы магнолии, эвкалипта, диких померанцевых деревьев и древесных папоротников. Ему казалось, что он видит в просвете несколько канакских хижин и небольшие светлые квадраты, вероятно, представляющие сады или возделанные поля. Перед его взором быстро промелькнул этот пестрый ковер, и тотчас на его месте уже показалось море, а налево, в нескольких милях огромный остров Коай, второй в Гавайском архипелаге. Аэроплан стал снова поворачивать для того, чтобы приблизиться к нему. Но Морис Рембо и не думал взбираться на отлогую возвышенность второго острова, так как на этот раз его глазам представились настоящие крутые скаты.

Весь остров представлял собой потухший вулкан, главный кратер которого казался огромным пограничным столбом, поставленным на западе архипелага.

Ученые объясняют происхождение архипелага Сандвичевых островов следующим образом: в доисторические времена целый ряд гигантских извержений образовал в море громады настолько прочные, что они могли противостоять действию волны, затем вокруг них накопились кораллы, образовавшие фундамент островов, на котором с течением веков отложились пласты земли и более или менее толстые слои чернозема.

Очутившись приблизительно на расстоянии мили от берегов Коая, изрезанных многочисленными и глубокими бухтами, «Кэтсберд» расправил крылья и понесся вдоль берега.

Он продолжал путь полным ходом. В течение получаса он летел в виду большого острова с берегами, открытыми на протяжении 80 километров.

– Вот Колоа, – сказал американский офицер.

Морис Рембо быстро взглянул налево. В глубине порта, окруженного гранитными скалами, поднималась до самого подножия леса из кокосовых пальм небольшая деревня. Это был первый населенный пункт больших островов, и у инженера явилось серьезное желание направиться к нему. Быть может, он найдет там станцию беспроволочного телеграфа, благодаря которой будет тотчас восстановлено сообщение с Сан-Франциско. Быть может, японцы, озабоченные скорейшим захватом Гонолулу, главного города, расположенного в 800 километрах отсюда, не обратили внимания на этот остров?

– Сколько осталось бензина, Арчибальд?

– Около пятнадцати фляг – сто пятьдесят литров.

– В таком случае – марш к Оаху!

И желтая птица продолжала свой путь. Что могли подумать плантаторы сахарного тростника, португальские и китайские работники на Коае?

Какие легенды прибавились в рассказах туземцев к многочисленным легендам, воспевающим могущество богини Пеле, заключенной в огромном вулкане Колоа?..

Теперь аэроплан летел над плантациями сахарного тростника, составляющими богатство Сандвичевых островов. Среди густой зелени выделялись высокие трубы завода; за ним следовали леса из самых ценных на архипелаге деревьев альжероба – растущих быстро без воды, на всякой почве и приносящих обильные бобы, представляющие очень ценный корм для скота.

За поворотом берега перед ними выросла неожиданно скала. Она круто поворачивала на север. Теперь «Кэтсберд» должен был снова вылететь в открытое море. Лейтенант Форстер обозначил взглядом направление, которого следовало держаться – 126°.

– В дорогу, к Гонолулу! – повторил инженер.

И аэроплан снова спустился к безбрежным морским равнинам.

Теперь американский офицер чувствовал себя на «Кэтсберде» так же хорошо, как на мостике своего крейсера. Легкость, быстрота, с какой они пролетели 1800 километров, внушали ему безграничную надежду!

Гонолулу находился менее чем в 300 километрах. Было около шести часов, и они могут добраться туда до наступления ночи.

И в самом деле через час на горизонте показался мерцающий огонь маяка, расположенного на верхушке Коэны, на высокой скале. За ним смутно вырисовывалась цепь возвышенностей, а приблизившись, можно было увидеть вторую цепь, более высокую и параллельную первой. В этом-то коридоре в 20 километров ширины, расположенном между этими двумя цепями, находились плантации бананов, ананасов, рисовые и кофейные поля, превратившие древнее полинезийское царство Калагауа в богатую и плодородную американскую колонию.

У южного выхода этой долины был построен город Гонолулу – вероятно, окончательный предел их путешествия.

Авиаторы располагали еще одним только часом дневного света. Инженер ускорил ход аэроплана.

* * *

«Кэтсберд» делает теперь 180 километров в час, так как 300 километров, отделяющие два больших острова Коай и Оаху, пройдены в один и три четверти часа. Солнце еще не успело сесть, когда послы из Мидуэя прибыли на вершину Бербера, в 25 километрах до Гонолулу. Кто знает – будет ли этот город пределом их отважного путешествия? Аэроплан замедлил свой ход и поднялся на сто метров над только что появившейся перед ним скалистой вершиной. Авиаторы различают теперь вдали, на противоположной стороне залива, где вместо скал виден песчаный берег, ряд высоких горных, покрытых лесом вершин, у подножия которых расстилается большой город.

Это Гонолулу, представляющий не только столицу, но и единственный большой порт, поддерживающий сношения между всем архипелагом и остальным миром.

– Взгляните налево, Морис!

Протянутая рука лейтенанта Форстера указывала приятелю на другой город, расположенный ближе.

Инженер спохватился, что поступил неосторожно, выдав свое присутствие и предоставляя себя, так сказать, их взорам, если японцы находятся на острове. Через несколько секунд аэроплан опустился и понесся в нескольких метрах над тростниковыми плантациями, тянувшимися насколько мог охватить взор.

Он чуть не задевал цветущие венчики. Здесь, совсем близко, на расстоянии не более шести или восьми километров открывается новый порт Пирл-Харбор, который федеральное правительство намеревалось превратить в первоклассный военный порт.

Это обширное естественное озеро в двенадцать квадратных миль, разделенное внутри на три широких бассейна. Огромные постройки, доки, пакгаузы, железные дороги окружали эту внутреннюю бухту, где мог бы укрыться от выстрелов с моря не один флот.

На высоком гребне, поднимающемся на севере, можно было различить форты, батареи, башню, где, вероятно, находилась станция беспроволочного телеграфа. Какой флаг развевается на этой неоконченной крепости? Нельзя разглядеть. Но два крейсера, стоящие на якоре в центральном бассейне, выкрашены в серовато-синий цвет, принятый японцами для того, чтобы их суда были менее заметны с моря.

Это плохой признак.

Вот и еще два крейсера у входа в пролив. Они, по-видимому, крейсируют замедленным ходом.

Пока лейтенант Форстер разглядывал суда, стараясь найти ответ на мучительный вопрос, аэроплан продолжал свой путь. В этом состоит его неудобство по сравнению с дирижаблем: для того, чтобы удержаться в воздухе, аэроплан должен двигаться вперед и не может остановиться для отдыха или наблюдений. Он может спастись от какой-либо опасности, только двигаясь безостановочно вперед.

Дирижабль, очутившись в положении наших авиаторов, мог бы остановиться, повернув к ветру свое острие, и дать обратный ход винтам. «Кэтсберд», как Вечный жид воздуха, безостановочно движется вперед. Приблизительно на расстоянии трех километров их взорам открылся новый порт. Он был расположен на гладкой, слегка выступавшей возвышенности. Аэроплан пролетел над ней и продолжал путь.

Уже можно было различить валы, защищающие орудия от продольного огня, пушки с длинными, черными дулами, две верхушки средних башенок.

Если суда, крейсирующие около Мидуэя, известили жителей Оаху при помощи беспроволочного телеграфа – а это вполне возможно, – и если аэроплан был замечен на мысе Барбер с момента своего появления, то при прохождении над крепостью он будет встречен выстрелами из митральез или сильной канонадой. Эта мысль заставляет Мориса Рембо действовать рулем направления. «Кэтсберд» описал полукруг по направлению к югу и пустился прямо к скалам.

Но замечание лейтенанта Форстера тотчас изменило намерение инженера:

– Осторожно! Морской берег наводнен акулами!

И в самом деле, нигде нельзя встретить такое множество этих чудовищных рыб, как в водах Гавайского архипелага. Но это не мешает как туземцам, так и светскому обществу в Гонолулу купаться в море во всякое время дня и ночи на излюбленном морском берегу при всегда одинаковой, весенней температуре. Неосторожность купающихся только кажущаяся, так как окружающие острова коралловые рифы не подпускают акул близко.

И если аэроплан опустится за этими рифами, то авиаторы будут проглочены акулами в несколько секунд.

Если же, выйдя в море, они уйдут от крепостных митральез, то попадут под выстрелы судов. Падение неизбежно, если пуля поразит Мориса Рембо.

Все эти мысли мелькали в голове молодого инженера, пока «Кэтсберд» парил с наклоненными крыльями по направлению к рифам. Прежде чем достигнуть их, он продолжал полет для того, чтобы описать полный круг. Несколько минут спустя аэроплан исчез из виду долины Гонолулу, за тянущейся параллельно западному берегу цепью высоких холмов.

– Как же узнать теперь, – сказал инженер, – после того как мы избежали первую опасность, не находятся ли там японцы?

– Боюсь утверждать, – ответил американец, – но все заставляет опасаться этого. Какие же это суда, если не японские? Они находятся слишком далеко для того, чтобы можно было различить их, но, очевидно, эти суда не принадлежат нашей дивизии стационеров Окленда. Работы в Пирл-Харборе подвинулись не настолько, чтобы наше правительство отрядило сюда постоянное морское войско. Итак – это японские суда, тем не менее…

– Что же делать?

– Спуститься в Гонолулу с севера, минуя форты и суда.

– Что же мы найдем в окрестностях города?

– В конце есть соединяющаяся с целым городом улица Форт-стрит, где находится казарма… Я хорошо знаком с городом, так как был здесь два года тому назад. Пролетим над ним ближе и заглянем внутрь. Если город занят японцами, мне удастся легко отличить их черные мундиры от синих хаки наших солдат.

– Согласен! Мы отделаемся несколькими выстрелами… Прежде всего необходимо знать…

Аэроплан скользил над обширными полями сахарного тростника, и заводы следовали за заводами, показывая какой степени процветания достигло на архипелаге со времени американской аннексии в 1898 году производство сахара. В настоящее время производится до 500 тысяч тонн сахара на сумму 600 тысяч франков. Сахарный король играет такую же роль на Сандвичевых островах, как хлопчатобумажный король на юге Соединенных Штатов.

Ближе к берегу тянулись прорезанные тысячами каналов рисовые плантации с разбросанными на них домиками, крытыми сверкавшими на солнце металлическими пластинками, представлявшими не что иное, как обломки коробок от консервов, употребляемых китайцами. Эти же китайцы монополизировали разведение риса в Оаху. Дальше идут каучуковые леса, плантации хлопчатой бумаги и табака.

И несмотря на серьезность вопроса, который им предстояло разрешить, Морис Рембо не мог не сознаться при виде этих цветущих полей, обширных поместий, высоких дымящихся труб – как далек он был от мысли найти подобное богатство на этих отдаленных островах, которые во Франции считают грудами лавы.

Очевидно, французская торговля относится к ним с пренебрежением потому только, что не знает их.

Аэроплан пронесся теперь прямо на Гонолулу, незаметный для приближающихся с севера, среди разбросанных деревьев. Железнодорожный путь тянулся вдоль берега озера, высокие трубы сталелитейного завода извергали среди зелени целые тучи черного дыма. Белые дорожки прорезали луга, усеянные быками и овцами, представлявшимися сверху в горизонтальной проекции. Шум моторов долетает до авиаторов, и автомобили останавливаются и следят за странной птицей, прорезывающей синеву вечернего неба.

– Мы найдем здесь сколько угодно бензина, – сказал инженер.

– Я думаю, дорогой Морис, все американские миллионеры, приезжающие сюда для восстановления расшатанного здоровья или для наблюдения за своими плантациями, владеют автомобилями или яхтами. Достаточно двух часов для того, чтобы возобновить все наши запасы.

– Где же нам опуститься?

– Над этой казармой, к которой мы приближаемся. Там имеется плац для маневров в полумиле, плоский, как ладонь.

– Слушайте…

Справа послышался грохот, эхом прокатившийся среди высоких гор, расположенных по левой стороне. Морской офицер пробормотал:

– Орудие!..

Как бы в ответ через несколько секунд раздался ближе, по-видимому, из города, второй выстрел.

– Возможно, это сигнал к тревоге, – сказал Морис Рембо.

– Вероятно, нас видели в Пирл-Харборе, куда, несомненно, телеграфировали о нашем отъезде из Мидуэя, и теперь все предуведомлены об этом.

– Соотечественники не стали бы прибегать к подобной сигнализации…

– Я полагаю…

– В таком случае я поднимаюсь!..

– Это будет благоразумнее, и еще благоразумнее было бы поторопиться…

– Не сделать ли нам полукруг?

– Лучше все разглядеть: по крайней мере, мы не будем жалеть, что продолжали путь к Гавайским островам.

Через несколько минут «Кэтсберд» достиг 200 метров высоты, а винты его, делая по 1600 оборотов, ускорили движение к открытому морю.

– Вот казарма, о которой я говорил… и рядом плац для маневров, окруженный двойной аллеей кокосовых пальм…

– Напрасно мы будем пытаться скрыться, – заметил инженер. – Даже когда совершенно стемнеет, шум нашего мотора привлечет внимание целого города. Мне следовало приобрести бесшумный двигатель с глушителем.

– Ну, я не думаю, чтобы они попали в нас при подобной скорости аэроплана!..

– Достаточно одной пули…

– Бог милостив…

Глядя в морской бинокль, американский лейтенант ждал, пока под их ногами появился двор, окруженный невысокими постройками. Можно было различить маленькие правильные группы, точно шашки, расставленные для игры в домино, другие, по-видимому, пробирались на плац для маневров…

Теперь был виден весь город, менее чем в двух милях испещренный садами и фабриками, лесопильными заводами, литейными мастерскими и складами угля и дерева. Среди обширных лужаек выделялся своими белыми террасами, прекрасным парком, коралловыми стенами старинный дворец гавайских королей, представляющий теперь резиденцию губернатора. Вблизи дворца возвышается здание, напоминающее укрепленный замок, служившее во времена независимости больших островов гвардейской казармой.

Дальше тянулись обширные отели, окруженные набережными, красивые тенистые бульвары, храмы, разбросанные среди зелени, и над всем этим возвышался потухший кратер Пенчбуля, откуда Камеамеа, Петр Великий канаков, объявил себя властителем целого архипелага.

– Это японцы, – объявил лейтенант Форстер. – На этот раз я уверен в этом… Скорее, Морис!

Больше он ничего не успел сказать.

Послышался треск, и град пуль рассыпался в воздухе, точно рой жужжащих мух. Одна из них, по-видимому, попала в звякнувший мотор, другие прошли через крылья.

Послышался короткий вопрос инженера:

– Вы не ранены, Арчибальд?

– Нет, а вы?

– Нет! Крепитесь!

И под впечатлением неожиданного вдохновения Морис Рембо резко повернул руль глубины, нагибая его к земле. «Кэтсберд» сразу опустился с 200 метров до 40 и, казалось, уже задевал верхушки кокосовых пальм и эвкалиптовых деревьев. Глядевшим на него снизу, вероятно, казалось, что он падает! В эту же минуту раздался второй залп, направленный в высоту, откуда он уже исчез.

До авиаторов смутно долетали крики, рев; японцы рассчитывали на падение, которое отдаст им в руки смелых завоевателей воздуха.

Но руль быстро был повернут в другую сторону, и огромная птица взвилась, как она делала это легко перед отъездом. Задевая деревья, избегая скал, «Кэтсберд» исчез от взоров тех, для которых казался на высоте 200 метров, легкодостижимой мишенью. Теперь перед ними расстилался порт, мол, а у набережной стояли на якоре миноносцы. Раздались еще отдельные выстрелы – стреляли точно в куропатку.

Что касается митральез, то они были в этом случае совершенно непригодны, так как их лафетам нельзя было придать вертикальное положение, необходимое для такой стрельбы. Огонь японской пехоты, не приученной целиться в звезды, был также совершенно недействителен.

«Кэтсберд» очень рискнул, обнаружив свое присутствие, и теперь не остается ничего больше, как устремиться к большому острову Гавайи, где японцы, вероятно, еще не высадились, потому что там не было порта для прикрытия крейсеров.

Но когда аэроплан проходил над коралловым валом, окружавшим морской берег Вайкики, – послышался первый после отъезда перебой мотора, затем второй… и равномерная работа винтов стала прерываться вздрагиваниями и затем толчками.

Это было начало агонии мотора!

Крик, или скорее проклятие, вырвалось у лейтенанта Форстера.

Он совершенно забыл о резервуаре.

Неужели он не успеет теперь наполнить его, и «Кэтсберд» по его вине попадет во власть акул?

Они пролетали теперь над коралловыми рифами.

Если у Мориса Рембо в этот критический момент не хватит присутствия духа, то все погибло.

Но молодой француз имел в виду подобную случайность. Он наклонил аэроплан слегка к морю для того, чтобы остаток бензина в резервуаре попал в карбюратор и поддержал в продолжение нескольких минут ход поршня.

Не поворачивая головы, он пробормотал сквозь зубы:

– Скорей, Арчибальд, бензина! Ради бога, торопитесь!

Американец не ожидал этой просьбы, бросился за флягой и уже лихорадочно старался откупорить ее.

Но это ему не удалось и, как часто бывает в подобных случаях, не было под рукой инструмента для того, чтобы срезать свинцовую пробку.

– Второй! Скорее второй сосуд! – кричал инженер сдавленным голосом, так как находился на расстоянии не более пяти или шести метров над поверхностью воды, и скорость заметно уменьшалась.

Американец схватил второй сосуд, который ему удалось открыть без труда и вылил бензин, разбрызгивая его во все стороны, в отверстие резервуара.

Перебои моментально прекратились.

– Скорее! Еще один!..

Между тем как сэр Арчибальд лихорадочно откупоривал и наполнял резервуар доверху, инженер круто повернул аэроплан направо, так как в 300 метрах от них находились скалистые вершины, окаймленные столетними пальмами Бриллиантовой горы – второго кратера потухшего вулкана.

Об эти скалы мог бы разбиться аэроплан.

Наконец он поднялся, обогнул мыс и устремился полным ходом в открытое море.

Еще не оправившись он волнения, лейтенант Форстер стал сам себя бранить, уверяя, что этот страшный урок навсегда устранит его рассеянность.

– Рассеянность в самом деле строго воспрещается авиаторам, – сказал все еще бледный Морис Рембо, – мы спаслись удачно: вы видели миноносец, подошедший к валу слева, в надежде явиться туда вовремя и подобрать нас на поверхности воды?.. Это было бы для нас еще лучшим исходом: лучше попасть в руки японцев, чем в пасть акулы!

– Я не заметил миноносца, потому что был слишком поглощен моими сосудами с бензином. Теперь я забыл смазать! Право, я плохой шофер, Морис!

– Смазка не так важна! Но займитесь ею, прежде чем еще не стемнело окончательно. Затем вы скажете мне, какой звезды я должен держаться как точки направления. Беда в том, что мы прибудем на Гавайи темной ночью, луна взойдет позже.

– Напротив, это лучше, Морис… Если там стоит какой-нибудь миноносец, например в маленькой бухте Гило, то не заметит нашего прибытия и у нас будет достаточно времени для розысков бензина в небольших деревнях и на заводах, цепью окружающих остров.

Если бы морской офицер обернулся в эту минуту, то увидел бы при последних лучах закатывающегося солнца стальное веретено, быстро разрезавшее волны, и не был бы так спокоен.

Это был японский миноносец-истребитель – один из морских собак, делающих от 28 до 30 узлов.

Он бросился очертя голову вслед за аэропланом.