000
ОтложитьЧитал
© Перевод Лабутиной Т.К.
© Под ред. Абрамичева И. В.
Часть I. Голубая роза
Глава I. Гроза
Трое молодых людей шли по одной из самых тихих улиц Алькалы.
Богатое платье и учтивые манеры позволяли отнести их к числу знатных юношей, обучающихся в университете Алькалы, который ученостью не уступал университету Саламанки, а популярностью превосходил его. Университет создал высочайшую репутацию этому маленькому городку на реке Энарес, который теперь, в зените своей славы, представлял хитросплетение великолепных дворцов, монастырей и университетских колледжей в обрамлении старинных городских стен.
Был самый разгар лета, воздух дрожал от жара, низкие, пурпурно-черные тучи наползали, клубясь, с равнин в сторону Мадрида, временами их пронизывали последние лучи яростного солнца, угасая желтоватой дымкой на белых стенах и цветных ставнях безмолвных домов тихой улицы, по которой, прогуливаясь, шли трое юношей. Двое из них шагали, держась за руки и разговаривая между собою, третий шел немного впереди, скрестив руки на груди и устремив взор в землю.
На повороте улицы стоял красивый дворец, окруженный двором, в котором росли кусты лавра и остролиста. Молодые люди остановились перед ним и стали рассматривать сквозь легкую, но прочную кованую ограду. Удивительный отблеск падал на фасад дворца, полностью обращенный на запад, и его купола и башни сияли золотисто-белым светом на фоне темно-пурпурного грозового неба.
Легкий горячий ветерок, предвестник грозы, шевелил жесткие ветви лавра и тревожил алую занавеску, прикрывавшую открытое окно наверху.
Именно оно притягивало взгляды юношей, ведь это было окно комнаты доньи Аны Сантофимия-и-Муньятонес, дамы, которая слыла самой красивой в Алькале и волновала воображение всех юношей, обучавшихся в университете, несмотря на то, что никто из них никогда не говорил с нею и не видел ее ближе, чем через двор, окружавший дворец ее отца.
Перед ее окном был балкон, на нем пышно цвели в горшках три куста розовых роз и рос базилик – четкая ажурная тень его листьев падала на белую стену.
Трое студентов медлили, ожидая, не покажется ли в окне сама красавица, скорее в силу привычки, нежели действительно желая увидеть ее.
Она показалась из-за алой занавески, в ее руке были золоченые ножницы, которые поблескивали на солнце.
Она была одета в белую юбку и фиолетовый жакет, застегнутый на зеленые пуговицы, ее голову покрывала кисейная шаль с серебряной бахромой.
Она вышла на балкон и стала срезать с розовых кустов увядшие листья, они трепетали в горячем воздухе и падали вниз.
Один раз она взглянула в сторону ворот, где стояли юноши, но ее лицо оставалось спокойным. Гроза стремительно приближалась, поглощая солнце, послышались раскаты грома, и черные тучи угрожающе сомкнулись над городом.
Молодой человек, который держался несколько в стороне от своих спутников и казался самым старшим, посмотрел на небо и пошел прочь.
Двое других были готовы последовать за ним, но в этот момент дама сорвала одну из розовых роз, прижала ее к своим губам и затем протянула по направлению к ним. Они застыли совершенно неподвижно, третий юноша вернулся на прежнее место и тоже стал смотреть.
Донья Ана приподняла шаль и позволила ей соскользнуть на плечи. Юноши увидели ее смуглое лицо, пышные пряди черных волос и две нитки коралловых бус вокруг ее шеи.
Оглянувшись внимательно по сторонам, она быстро подняла ладони с выпрямленными десятью пальцами, затем указала на ворота и исчезла. Розовая роза и ножницы остались лежать на балконе – там, куда они упали, выскользнув из ее рук. Трое юношей переглянулись. Каждый почувствовал укол ревности, поскольку было совершенно неясно, кому из троих предназначалось послание.
В этот миг молния прорезала пурпурный полумрак, и упали первые тяжелые капли дождя.
– Пойдемте ко мне, – сказал самый старший из юношей, – гроза разразится прежде, чем вы успеете добраться домой.
Остальные согласились, и все трое поспешили по другой, более оживленной улице к роскошному дому, расположенному возле городской стены. Когда они достигли его, дождь хлынул в полную силу, низвергая хлещущие серебряные струи.
Хлопком ладоней призвав слуг, молодой хозяин приказал подать ужин, а затем проследовал за своими друзьями в комнату, оформленную в мавританском стиле в черных и темно-красных тонах.
Едва он закрыл дверь, все трое рассмеялись, как смеются молодые люди, к тому же предвкушающие увлекательное приключение.
Юноши были весьма примечательны и, хотя наружность их очень отличалась, в них все же было что-то общее.
Самому старшему из них не было и двадцати лет, но он уже достиг своего полного роста, был высок, пропорционально сложен, и его облик дышал силой и энергией.
Его лицо с тонкими чертами было необыкновенно привлекательно. Смуглая кожа, волнистые черные волосы, орлиный профиль, большие глаза и полные губы выдавали в нем уроженца южных краев, и действительно он был наполовину итальянцем, но испанская кровь и испанское воспитание придали ему суровое благородство и исполненную достоинства учтивость, не характерные для народа, к которому принадлежал его отец.
Правильность черт его лица нарушала, хотя и без ущерба для привлекательности, несколько выдающаяся вперед нижняя челюсть, и эта особенность, одинаково характерная для всех троих молодых людей, и была той чертой, которая придавала им, таким разным, видимость сходства.
Он был одет богато, хотя для его возраста и несколько мрачно, в черный бархат. На нем были короткий дублет, стянутый завязками из фиолетового шелка, темно-красные шоссы и черный короткий шелковый плащ с алым подбоем, а на поясе сбоку висела короткая шпага в прекрасных золоченых ножнах.
Другие двое юношей были ближе друг к другу по возрасту, на год моложе него. Их внешность, манеры и поведение были совершенно не схожи.
Один из них был худощав, осанист, грациозен и полон сил, статен и крепок. Его облик был необыкновенно очарователен, у него было удлиненное лицо, серые глаза, рыжеватые волосы, кожа персикового цвета, а на лице и шее играл легкий румянец. Выражение его лица было веселым и гордым, и тысяча возможностей таилась в юном огне его взгляда.
Он носил свои оранжевые и ярко-красные одежды с беззаботным видом, но вполне осознанно радуясь их богатству и земному величию того, что они собой символизировали.
Другой был ниже среднего роста, слабым, болезненным и худым, с одним слегка ссутуленным плечом, его бледное лицо выглядело вполне обыденным, кроме разве нижней челюсти, которая выступала у него больше, чем у двух других молодых людей. Выражение его лица также можно было счесть ничем не примечательным, если бы не печаль и горечь, сквозившие во взоре бледных блуждающих глаз.
Его простая черная одежда была поношенна и небрежна, но под обмякшими и запачканными брыжами он носил золотую цепь с бриллиантами и рубинами невиданной красоты. Было заметно, что он капризно и требовательно льнул к светловолосому юноше, не обращая внимания на второго, его поведение отличалось нетерпимостью и высокомерием, и его товарищи обращались с ним с известной предупредительностью.
Сейчас он, казалось, пребывал в состоянии возбуждения. Ринувшись к окну, он распахнул его навстречу буре, которая бушевала над Алькалой.
– Дон Алессандро, – властно сказал он, – что имела в виду донья Ана? Его голос был пронзителен и неприятен, и когда он говорил, его члены бесконтрольно подергивались.
Темноволосый юноша ответил мягким и спокойным голосом.
– Она имела в виду, что один из нас должен прийти сегодня в десять часов вечера к воротам ее дома, – сказал он. – Конечно, это, дон Карлос.
– Но кто именно? – последовал раздраженный вопрос.
Дон Алессандро слегка пожал плечами.
– Разве можно угадать, кого выбрала женщина? – сказал он.
Удар грома в горячем воздухе сопровождал его слова, и дон Карлос сжался за оконной створкой и злобно посмотрел на небо.
Тогда выступил вперед третий молодой человек, который до сих пор сохранял молчание.
– Будем тянуть жребий? – предложил он мягким голосом. – Или кто-то один из нас докажет, что у него есть преимущество перед остальными?
– Никто из нас не знаком с ней, дон Хуан, – ответил дон Алессандро, – и все мы писали ей письма…
– Разве есть в Алькале хотя бы один кабальеро, который не писал? – легко сказал дон Хуан. – Сейчас модно быть влюбленным в донью Ану.
Вспышка молнии озарила комнату, и дон Карлос отпрянул от окна, пронзительно взвизгнув, подобно испуганному животному, когда вслед за нею раздался удар грома, он зажал уши руками, трепеща всем телом, и громко закричал.
Остальные двое потупили глаза, не глядя ни на него, ни друг на друга; он отер пот, выступивший на его узком лбу, и взглянул на них украдкой.
– Хорошо, тянем жребий, – выдохнул он, нервно стискивая платок в своих длинных руках.
Дон Хуан положил на стол свой черный бархатный берет.
– Только не кости! – вскричал дон Карлос; он нервно сорвал три кольца со своих пальцев, два простых чеканных золотых и один с квадратным изумрудом. – Это, – показал он на драгоценный камень, – донья Ана. Он коварно и криво улыбнулся остальным, положил три кольца в берет и встряхнул его.
– Тяните жребий, – пронзительно скомандовал он, – и посмотрим, кому достанется дама!
Двое других обменялись взглядами. Дон Алессандро приподнял брови, а дон Хуан улыбнулся одними глазами, когда гром и молния вновь заставили дона Карлоса, трепеща и рыча, броситься в кресло. Когда все закончилось, он был мертвенно-бледен, легкая пена показалась на его искривленных губах.
– Я первый! – вскричал он, вскочив на нетвердых ногах и засовывая руку в берет.
С глупым смехом он достал из берета изумруд.
– Она моя! – воскликнул он. – Я выиграл!
Смуглые щеки дона Хуана вспыхнули: он отвернулся к окну и посмотрел на Алькалу, осыпаемую серебряными струями дождя, однако дон Алессандро сказал мягко:
– Конечно, она принадлежит Вашему Высочеству.
Дон Карлос взглянул на него с перекосившим его лицо выражением подозрения и злорадства.
– Нет! Ты думаешь, что я схитрил, – сказал он. – Как всегда, придираешься, кузен. Дон Хуан, нам пора домой.
Он говорил с привычным высокомерием, поскольку последний удар грома уже был слабым, и было ясно, что гроза на исходе или что она была лишь предвестником другой, которая разразится позже.
В любом случае, сейчас гроза закончилась, и к дону Карлосу вновь вернулось мужество. Он снова надел кольца и взял за руку дона Хуана.
– Мы уходим, – сообщил он.
– Вы не останетесь на ужин? – спросил молодой хозяин с формальной вежливостью.
– Нет! – нелюбезно ответил дон Карлос.
Хуан рассмеялся, но Алессандро не изменился в лице.
– До свидания, кузен, – сказал он.
Карлос не удостоил его ответом, лишь топнул ногой и потащил Хуана прочь. Когда они вышли на улицу, оказалось, что дождь все еще идет, но черные тучи расступились, открыв пурпурный закат, и купола и башни Алькалы блестели от влаги и сияли золотом в последних лучах заходящего солнца.
Двое юношей отправились домой, их покои находились в архиепископском дворце, построенном кардиналом Хименесом, сейчас содержавшемся под стражей в Вальядолиде.
Карлос крепко стиснул руку своего друга, шагая с горячечным нетерпением и вздрагивая под дождем. Хуан, который относился к нему со снисходительным добродушием, запел короткую песню, популярную среди университетских кабальеро, и не обращал никакого внимания на его брюзгливые жалобы.
Когда они вошли во дворец, Карлос с интересом взглянул в сторону привратницкой, которую они миновали, входя во двор. В тени низкого дверного проема сидела молодая девушка, перебирая новую пряжу для работы и посматривая, как капает дождь.
Ее лицо, обнаженные шея и руки сияли в полумраке, и оранжевый платок, которым она повязала голову, скрепив золотыми булавками, казался драгоценным убором.
Когда молодые люди проходили мимо, она опустила свои загорелые руки на черную юбку и посмотрела на них.
– Это дочь привратника, – прошептал Карлос.
Его щеки порозовели, и он вздрогнул.
Хуан безразлично посмотрел на нее, она зарумянилась и серьезно и почтительно присела в реверансе.
Девушка следила за ними взглядом, пока они шли через двор. Когда же они вошли во дворец, она поднесла руки к своей высокой груди и беззвучно рассмеялась, показав крепкие белые зубки.
– Она красивая женщина, – пробормотал дон Карлос.
– Кто, донья Ана?
– Нет, дочь привратника.
Они стояли рядом в полумраке большого зала, и Карлос все еще держал руку Хуана.
– Я иногда играю на гитаре под ее окнами, – сказал он тихо, – и она обещала встретиться со мной в саду сегодня вечером.
Мускулы дона Хуана слегка напряглись, он молчал, сумрак скрывал его лицо. Карлос тоже помолчал немного, затем произнес почти со злобой:
– Какое мне дело до Аны Сантофимия-и-Муньятонес?
Хуан стоял настороженный, но молчал.
– Я не пойду сегодня, – добавил Карлос раздраженно.
– В сад? – осторожно спросил Хуан.
– Нет, к воротам дома доньи Аны. Возможно, будет еще гроза. И дочь привратника гораздо красивее, она пышная и румяная, как Мадонна…
– Вы выиграли, когда мы тянули жребий, – тихо сказал Хуан.
– Сходи вместо меня – скажи ей, что я не смог прийти.
– Она не ждет вас, – вырвался у дона Хуана яростный шепот, но он тут же громко произнес:
– Она будет разочарована.
– Да, – согласился Карлос, – но я не могу пойти.
Он отбросил руку Хуана и медленно пошел наверх.
– Иисусе! – воскликнул Хуан, перекрестившись, – вот удача!
Глава II. Донья Ана
Когда дон Хуан подошел к дому Сантофимия-и-Муньятонес, гроза вернулась и вновь забушевала в небесах.
Яростная вспышка молнии и удар грома усилили волнение молодого человека; он ждал, дрожащий и напряженный, перед высокими коваными воротами, украшенными гербами.
Он не был влюблен в донью Ану, но он любил жизнь, и донья Ана была прекрасной частью жизни. Кроме того, приключение таило в себе некоторую опасность, и эта опасность делала его еще более соблазнительным.
Он взял с собою троих слуг, которые, вооруженные до зубов и со шпагами наголо, стояли на страже на темных улицах в нескольких шагах от ворот.
Было начало одиннадцатого. Время от времени молнии озаряли купола и башни Алькалы, вспыхивающие на фоне черного неба. Дождь стучал по листьям кустов олеандра и сирени. Дон Хуан чувствовал его капли на своем лице, когда смотрел вверх, и на тыльной стороне ладоней, которыми он обхватил мокрые железные прутья.
Было очень жарко. Хуан не мог припомнить, чтобы он когда-либо прежде так чувствовал жару – и темноту.
Слабый, затуманенный дождем огонек фонаря показался во дворе, затем приблизился, и в его свете стали видны ветви кустов с длинными, темными листьями, блестящими от струящейся по ним воды, и белый чепец под капюшоном несущей фонарь женщины.
Затем огонек еще более приблизился и осветил дона Хуана.
Женщина засмеялась еле слышно.
– Значит, это вы, – сказала она.
Дождь усиливался, его струи пронзали свет фонаря подобно серебряным дротикам. Хуан увидел служанку в темной накидке и полотняном чепце, которая смотрела на него со смесью любопытства и опасения во взгляде.
– Вы! – повторила она.
Он не ответил; он помнил, что пришел сюда лишь волею случая, и не думал, что знак доньи Аны был предназначен ему. Он был уверен, впрочем, что ее знак не предназначался и бедному Карлосу, – конечно, ее внимание привлек Алессандро, который ничем не уступал утонченным кавалерам Алькалы или самого Мадрида.
Но женщина отперла ворота, и дон Хуан ступил во двор. Он уже больше не чувствовал волнения, лишь любопытство. Он никогда не общался с женщинами близко, за исключением двух своих приемных матерей: Аны де Медина, жены императорского музыканта, и доньи Магдалены де Ульоа, жены благородного Луиса Кихады. Хуан любил эту женщину как родную мать. Следуя за служанкой и ее тусклым фонарем через темный двор, он гадал, похожа ли донья Ана на донью Магдалену. Он думал, что, должно быть, она совсем другая. Упругие мокрые листья кустов легко касались его плеч, и сырой гравий хрустел под его ногами, но очень тихо, поскольку, как истый испанец, он умел ходить осторожно и незаметно, и его грациозная поступь была так же легка, как и шаги женщины.
Служанка отперла боковую дверь.
– Хозяин в отъезде, – прошептала она, – но все равно проходите тихо, если вам дорога честь моей госпожи.
– Шаг мой легок, а язык сдержан не менее чем у любого в Испании, – ответил он.
Она взяла его за руку, поскольку лестница была винтовой и очень темной, и осторожно повела.
Они проходили мимо окон, за которыми сверкали молнии; снаружи грохотал гром, и казалось, что он сотрясает дом до самого основания. Дон Хуан настолько запутался в лабиринте коридоров и лестниц, что не смог бы без посторонней помощи отыскать дорогу обратно.
Он чувствовал легкую брезгливость ко всей этой игре женщины в таинственность, хотя и понимал, что она необходима. Стала бы она так же принимать дона Алессандро или даже Карлоса? Сколько других рыцарей поднималось по этим ступеням? Если он был первым, это было бы великой честью для него, но будь он даже вторым, он пожалел бы, что пришел.
Охваченный этой внезапной мыслью, он освободил свою руку от руки своей провожатой и ступил в темный холл.
– Почему твоя госпожа принимает меня? – спросил он. – Не дитя ли она прихотей и капризов?
Женщина повернула фонарь, так что свет упал на его лицо.
– Иисусе! – вскричала она гневно. – Неужели моя благородная госпожа снизошла до кабальеро, который задает такой вопрос? Вам следует войти со смирением, поскольку моя госпожа удостаивает вас чести, к которой тщетно стремился каждый рыцарь в Алькале.
– О! – ответил Хуан. – Она несравненна, веди меня к ней.
Она качнула фонарем по стенам, затем отодвинула в сторону тяжелую парчовую портьеру и ступила в комнату, которая была ярко озарена янтарным светом.
– Госпожа, – сказала она, – кабальеро здесь.
Она задула фонарь и сняла свою накидку.
Стены комнаты были белыми, открытые окна выходили на балкон, по которому хлестал дождь. Вдоль одной из стен стояли черный шкаф с полками и черный стол, около другой – два черных стула и молитвенная скамейка. Пол был выложен красной и золотой плиткой с фантастическими узорами. Угол занимали прялка и корзина пряжи.
Рядом с внутренней дверью, скрытой тускло-желтой занавесью, стоял сундук с откинутой крышкой, из которого свисали шелковые и шерстяные ткани и ковры, окрашенные в яркие цвета.
На длинном ложе с цветочным узором, инкрустированном перламутром, склонив голову на алые подушки, возлежала донья Ана.
Ее пышные юбки из тонкого белого шелка с золотой вышивкой по кромке укрывали почти все ложе и касались красно-желтого пола.
На ней был зеленый шелковый жакет, поверх которого ниспадала складками большая кисейная шаль, в ее темных волосах поблескивал высокий металлический гребень, инкрустированный золотом и кораллами, а на шее была нитка коралловых бусин. Она была очень красива.
Как только Хуан вошел, она села и, сцепив руки, сложила их на коленях. Он снял свою черную шляпу.
– Сеньора, – сказал он, – я целую ваши руки.
Она встала; служанка подошла к окну и задернула занавески.
– Кто вы? – надменно спросила донья Ана.
Она была очень красива.
Молния ударила, вызвав дрожь в недрах темного дома, и в душе Хуана также внезапно возникло новое горячее желание чем-то быть, что-то делать, достигнуть чего-то такого, что позволило бы ему дать ответ на вопрос этого гордого создания.
Его смуглая чистая кожа вспыхнула от унижения, он отбросил назад свой серо-коричневый плащ и опустился на одно колено.
На тускло-голубой парче его дублета, полускрытая кружевными краями пышных белых брыжей, поблескивала массивная цепь, звенья которой в форме кремней и кресал были выполнены из чистого золота и стали, а в центре висело золотое руно.
– Орден Золотого руна! – пробормотала донья Ана, отпрянув от него.
Он открыл ей один из своих титулов.
– Я сын Карла V, – сказал он и коснулся рукой роскошного знака на своей груди, символа самого авторитетного ордена в Европе.
Донья Ана села на край ложа и закрыла лицо ладонями. Ее пальцы были длинными, она не носила колец.
– Иисусе! – сказала служанка. – Дождь поломает розы.
Она осторожно открыла ставни и внесла в комнату два горшка с цветами, по одному в каждой руке. Розы безжизненно поникли под ударами дождевых струй, и вода капала с их листьев на красно-желтый пол.
Хуан поднялся и посмотрел на донью Ану. Шаль соскользнула с ее головы, и он увидел, что в ее темные волосы вплетена голубая бархатная роза.
Она уронила руки и заговорила; ее голос был тихим и хриплым.
– Тереса, – сказала она, – кого ты привела ко мне?
Молния ударила за открытыми ставнями, когда служанка внесла в комнату еще два залитых водой горшка с розами. Она остановилась, все еще держа их в руках, и с недоумением посмотрела на Хуана.
– Кабальеро, который пришел к воротам, – ответила она.
Затем она увидела орден Золотого руна на его груди.
– Святая Дева! – воскликнула она.
– Вы не знали, кто я? – спросил Хуан.
– Откуда мне знать хотя бы одного из рыцарей Алькалы? – горько ответила донья Ана.
Он слышал, что она никогда не покидала дома иначе как в сопровождении троих или четверых человек, но он и предположить не мог, что она жила такой затворницей; это сделало ее еще более удивительной в его глазах.
– Господи! – вскричал он. – Может быть, вы и писем не получали и не слышали серенад?
– Я никогда не получала ни единого письма, – ответила она, – и меня заставляют спать в той части дома, которая обращена во внутренний двор, где слышен только плеск фонтана и иногда пение соловьев.
Хуан подумал обо всех подкупленных посредниках и обо всех музыкантах, которых нанимали играть перед домом Сантофимия-и-Муньятонес.
Он рассмеялся. Затем вновь посерьезнел.
– Сеньора, – спросил он, – значит, вы не приглашали меня? Тогда я уйду.
Теперь он с презрением думал о насмешках дона Карлоса и о той легкости, с которой он сам согласился пойти на встречу вместо инфанта. Она подняла на него взгляд.
– Почему вы подумали, что я обращалась к вам? – спросила она.
Кровь бросилась ему в лицо, он покраснел до корней своих пышных золотых волос, новое острое чувство пронзило его сердце. Она смотрела прямо на него, в ее глазах сияло что-то дикое и чудесное; и ему показалось, что янтарный свет, который изливали две лампы на стене, проходит сквозь нее, и она вот-вот растворится и исчезнет в золотом сиянии.
Он не мог признаться ей, что пришел к ней без намерения.
– Ваше послание было предназначено мне? – спросил он, затаив дыхание.
Она отвернулась.
– Я не знала, что вы принц, – уклончиво сказала она.
– Дон Хуан Австрийский! – прошептала служанка. Белым куском ткани она вытирала лужи воды, которые четыре горшка с розами оставили на гладких плитках пола.
– Кто были другие два кабальеро? – спросила донья Ана.
– Более высокий – дон Алессандро, герцог Пармы, сын Оттавио Пармского и Маргариты, дочери моего отца…
– А горбун, должно быть, был с вами, чтобы вас развлекать.
Хуан побледнел.
– Иисусе! – перекрестился он. – Он – инфант дон Карлос, единственный сын короля.
– О! – хором воскликнули женщины.
– Мне следовало это знать, – торопливо добавила донья Ана, – но вы ведь совсем недавно в Алькале.
Хуан сразу представил себе, какой прием мог ожидать дона Карлоса; он был рад, что она избежала ярости принца, которую навлекла бы на себя, если бы показала ему свое отвращение; он знал, каким мог быть Карлос.
Он сел на один из жестких черных стульев. Он чувствовал, что служанка смотрит на него с любопытством, а донья Ана – настолько пристально и пылко, что ее взгляд смутил и взволновал его.
– Вы за мной посылали? – тихо спросил он.
– Да, – она поднесла ладони к коралловым бусам на своей шее. – Я так часто видела вас, как вы проходили мимо моего дома.
– Каждый рыцарь Алькалы был бы рад услужить вам, – сказал он.
Гром грохотал все глуше, дождь уже не хлестал с прежней силой. Донья Ана наклонилась вперед, послышался легкий шелест ее тонкой белой шелковой юбки.
– Вы тоже писали мне? – спросила она. – Вы тоже посылали мне серенады?
– Да, – ответил он, – хотя я и не знал тогда, насколько вы восхитительны.
Она упала на алые подушки и закрыла глаза.
– О! – воскликнула она. – Зачем я это сделала? Я больна, я одержима, мое сердце болит, болит. Я страдаю, я так страдаю. Оставьте меня, дон Хуан, и забудьте.
Он поднялся и приблизился к ней; он долго вглядывался в ее лицо, нежное и свежее на ярко-алом фоне, смотрел на длинные локоны, сколотые поблескивающим гребнем, на тени длинных ресниц, видел трепет ее полных губ и пульс, бьющийся на ее округлой шее.
На ее щеках был легкий пушок, а в ушах длинные грубые золотые серьги в форме пшеничных колосьев, которые сейчас, покачиваясь, касались алых подушек. Он подошел к изголовью ложа и наклонился над нею; маленький жакет зеленого шелка на тугой шнуровке облегал ее грудь, а пышные белые юбки скрывали очертания ее ног вплоть до пряжек маленьких туфелек.
– Сеньора! – сказал он.
Она открыла глаза, и он увидел, что они наполнены слезами, как чашечки цветов бывают наполнены росой.
Благоговейный трепет и грусть, дотоле ему неизвестные, тронули его сердце.
– Ана, – сказал он.
Она вновь закрыла глаза, и слезы потекли по ее щекам.
– Я не знала, что вы принц, – прошептала она.
Он положил руку на орден Золотого руна и сказал горькую правду, которую никогда прежде не облекал в слова.
– Я также и крестьянин, – произнес он.
Донья Ана не ответила. Гром проворчал в последний раз, уже далеко; дождь закончился, но было слышно, что вода еще продолжает капать с ветвей кустов, растущих вокруг дома.
Служанка открыла ставни, и в окне показались пурпурное небо с уплывающими прочь черными облаками и восходящая полная луна.
Дон Хуан присел на край черного ложа; его юное лицо было расстроенным и задумчивым.
– До одиннадцати лет, – продолжил он, – я жил в Леганесе у императорского музыканта Францискина Масси. Я ходил в школу босым через поля, одетый как крестьянин.
Он повернул голову, немного скованно из-за высоких, до самых ушей, брыжей и тяжелой орденской цепи.
– Затем, к глубочайшему изумлению жителей деревни, прибыла карета и увезла меня в Вильягарсия, где донья Магдалена, – да хранит ее Господь! – стала мне как дорогая и уважаемая мать. Оттуда меня привезли в Куакос около Юсте, и в монастыре в Юсте я присутствовал при кончине императора, – да упокоит Господь его душу! – и все это время я не знал, что был его сыном. Затем, после того, как мы вернулись в Вильягарсия, дон Луис Кихада, мой опекун, взял меня с собой на охоту в монастырь Сан-Педро-де-ла-Эспина, и там мы встретили короля, который сказал мне, что я его брат, и дон Луис помог мне сесть на лошадь и поцеловал мою руку. Господи! Я не знаю, рад я этому или огорчен. Карлос будет королем, а я даже не инфант.
– Вы сын императора, – ответила она, – и король возвысит вас.
– Король поступил очень благородно по отношению ко мне, – ответил дон Хуан, – и послал меня сюда, в Алькалу, с моими племянниками Карлосом и Алессандро. Он явно оказывает мне честь, хотя я и не являюсь инфантом Кастилии.
Он посмотрел на нее.
– Почему я так говорил с вами? – вскричал он.
– Почему вы пришли? – ответила она.
Они склонились ближе друг к другу; она протянула ему ладони, и он взял их в свои, ее пальцы были горячими в его руках; он подумал, что она очень похожа на стручок чилийского перца, таящий под гладкой, блестящей, тонкой и нежной кожицей яростное пламя.
– Может ли хоть одна женщина в Старом или Новом Свете сравниться с вами? – сказал он, взяв обе ее ладони и положив их на орден Золотого руна. – Господи! Ради вас я мог бы совершить великие дела.
– Нет, – ответила она, – лишь будьте со мною. Но это невозможно, – быстро добавила она. – Иисусе! Как тягостна жизнь! Смогли бы вы любить меня? Смогли бы вы быть верным, дон Хуан?
Ее влажные губы были слегка разомкнуты; они были столь же алыми, как и коралловые бусы на ее шее.
Он прижал ее ладони к своему орденскому знаку, так что Золотое руно впилось в ее кожу, но она не пожаловалась и не попыталась отстраниться.
– Я мог бы любить вас, как любят Святую Деву! – воскликнул он. – Или как мужчина может любить самую прекрасную женщину на свете!
– А могли бы вы любить меня больше, чем ваши честолюбивые замыслы? – спросила она.
– Как вы узнали о моих честолюбивых замыслах? – отпрянул он, вздрогнув.
– Вы хотите быть наследником, – выдохнула она, – вы хотите быть королем.
В его глазах вспыхнули золотые огоньки, как отблеск света на богато инкрустированной шпаге.
– Да, – сказал он.
– Ах, любите меня, и пусть так и случится! – ответила она.
Некоторое время он пристально вглядывался в ее обращенное к нему лицо, затем выпустил ее руки и поднялся.
– Господи! – воскликнул он. – Что вы сделали со мною? Что вы сделали со мною такого, что изменился весь мир?
– Ах! – прошептала она. – Вы тоже страдаете! Вы страдаете, как я страдала с тех пор, как впервые увидела вас, когда вы метали дротики в цель на берегу реки Энарес!
Она откинула волосы назад, голубая роза и гребень уже почти не скрепляли ее прическу.
Служанка взяла горшки с цветами и отнесла их обратно на балкон. Ночь была ясной, в небесах разливалось серебряное сияние луны, и теперь, когда дождь прекратился, был ясно слышен плеск фонтана.
Дон Хуан подошел к ложу, опустился рядом с ним на колени и прижался горячим лбом к струящимся складкам ее белых юбок. Надушенный шелк был прохладным, как вода в жаркий полдень.
Донья Ана легко провела руками по его волосам, склонившись над ним с сочувствием и нежностью, на ее ладонях остались синяки от соприкосновения с орденом Золотого руна, и когда он поднял лицо и покрыл их поцелуями, она почувствовала боль. Служанка отошла от окна и приблизилась к ним.
– Уже поздно, моя благородная госпожа. Сеньор, вы должны уйти.
– Нет, нет, – простонала донья Ана. – Пусть он останется, позволь ему остаться со мною.
Затем она отняла руки и слегка качнулась всем телом.
– Нет, сейчас еще не время! – воскликнула она. – Идите, идите же!
Она стремительно вскочила, и голубая роза, выпав из ее прически, ударила по губам дона Хуана, который продолжал смотреть на нее, стоя на коленях.
– Ах, Господи! – воскликнула служанка. – Неужели вы никогда не уйдете, принц?
Он поднялся на ноги; в правой руке он сжимал голубую розу.
– Могу ли я прийти снова? – спросил он.
– У вас в руках залог моей благосклонности, – сказала донья Ана и показала на бархатный цветок.
– Когда я могу прийти?
– Завтра возвращается хозяин, – сказала служанка, – но вы можете передать письмо через Эуникию, старую женщину, которая чешет шерсть у реки. И мы договоримся о времени.