Цветок эмигранта. Роза ветров. Антология

Баллада о хозяине и госте

1

Скромная современная католическая церковь в пригороде неподалеку от моего дома, куда я часто захожу: там квадратный гранитный алтарь посредине, статуя Богородицы по одну сторону, громадная икона (скорее всего, копия) по другую, небольшой орган на хорах, кирпичные забеленные стены, деревянный потолок, любительские рисунки страстей Господних на стенах, распятие в стиле Пикассо, а перед алтарем и в углах три корзины цветов, – вчера цветов уже не было, и я мгновенно ощутил, что с цветами в церкви звучала музыка Моцарта и Баха, а без них – одного только Баха, которая конечно же звучит в любом христианском храме, где простота и величие не заслонены какими-нибудь второстепенными деталями: но может быть Моцарт – природа, а Бах – церковь?

Выхожу из храма: летнее голубое небо в облаках, деревья колышутся, травы благоухают, все просто, скромно и вечно, – и это опять преимущественно Бах, тогда как при виде статуй на куполах соборов на фоне пронзительной лазури, как в южной Европе, или при лицезрении сказочно чарующих руин какого-нибудь затонувшего античного города подле северо-восточного побережья острова Крит, в первоосновные баховские тона добавляются незабываемые моцартовские аккорды: но может быть Моцарт – человеческие отношения, а Бах – космос?

Вспоминаю все, что пережил с людьми и наедине: всему этому созвучна музыка одного только Баха, – зато в щемящей влюбленности, в назревающем разрыве и особенно в прощании с кем-нибудь на долгие годы, а тем более навсегда – в первую очередь Моцарт и потом только Бах: но может быть, Моцарт – это особенно яркие, судьбоносные, запоминающиеся переживания человека, а Бах – любые переживания, как исключительные, так и повседневные?

Наверное, так оно и есть на самом деле, но что же из этого следует? для начала только то что к Баху как вечному и щедрому Хозяину бытия иногда заходит загадочный, непонятно откуда являющийся Гость жизни – Моцарт: тоже своего рода сценка в пушкинском духе из репертуара Мирового Театра, – ведь должен же быть в мире Хозяин с большой буквы, и должен быть Гость с большой буквы, и Один должен иногда навещать Другого, а кроме этого – по причине соблюдения чистоты (пушкинского) жанра – пока ничего не должно быть, ну а дальше – посмотрим.

2

 
Есть колосок, а в конце его ость,
первый – Хозяин, второй – как бы Гость.
 
 
Их тоже двое на этой земле,
и вот на их двуедином крыле
 
 
истина, птице подобно, парит
и об одном, как всегда, говорит:
 
 
что есть Сознание вечное в нас,
есть и капризная Личность – на час.
 
 
То и другая насквозь – меломан,
ибо где музыка, там не – обман.
 
 
Самосознанию так повезло,
что оно Баха на службу взяло!
 
 
Столь же удачен – кто это забыл? —
выбор у Личности с Моцартом был.
 
 
Моцарт и Бах – наше все! – у нас есть,
а вот кого нам из них предпочесть,
 
 
возраст обычно решает за нас.
Музыка Моцарта – чудный в анфас
 
 
юности нашей как будто портрет.
Годы ж за вычетом названных лет,
 
 
то есть вся жизнь в сердцевине своей,
с музыкой Баха созвучны скорей.
 
 
Да, наша юность похожа на ость,
и в житии-бытии, точно Гость.
 
 
Светлой волшебницей нас посетив,
свой нам оставила лишь негатив.
 
 
Будем всю жизнь мы его проявлять —
будет всегда он от нас ускользать.
 
 
Что же такая за тайны вуаль
вечную в сердце рождает печаль?
 
 
Может, нам юности трудно простить
тщетность усилий ее сохранить?
Ценим мы тонких энергий игру —
юности дар на житейском пиру.
 
 
Только они чувство счастья дают,
всякий без них загнивает уют.
 
 
Но как уходит из почвы вода
летом засушливым, так в никуда
 
 
ток тех энергий уходит из нас:
с ними же радостей тает запас.
 
 
Мертвая хватка в депрессии есть —
как за привязанность к Личности месть.
 
 
И потому выбирает душа,
жадностью к жизни уже не греша,
 
 
то, что ей просто не выбрать нельзя:
к Баху духовная всходит стезя!
 
 
И не покинет его никогда,
ибо как в небе нам светит звезда —
 
 
каждую ночь до скончания дней —
так чем шаги нам по жизни больней,
 
 
тем безотказней опора его —
Баха и только его одного!
 
 
Так что Хозяин важнее, чем Гость.
Колос существенней, чем его ость.
 

3

Добрый Хозяин всегда в первую очередь заботится о том, чтобы в его окружении люди чувствовали себя хорошо и комфортно, разумеется, какой-нибудь экстравагантный номер, способный развлечь публику, никогда не помешает, но он должен быть выполнен в меру, чтобы никто из присутствующих не ощутил дискомфорта – ведь любая сверхмерная и в особенности острая оригинальность может нарушить хрупкое душевное равновесие, такова уж человеческая природа! – и потому гармоническая уравновешенность, причем буквально в каждой музыкальной строке, отличает И.-С. Баха, – и хотя в баховской полифонии постоянно звучат потрясающе страстные аккорды, это именно страсть от третьего, а не от первого, как у Моцарта, лица, это как бы страсть глубоко личного и идущего из глубин сердца, но все-таки – Сознания или Самосознания с большой буквы, а никак не конкретной индивидуальности, и потому у Баха мы фиксируем сплошное восхождение ввысь, и даже там, где нужно немного спуститься, чтобы начатть новое восхождение, он делает все, кажется, возможное и невозможное, чтобы не пойти ни на миллиметр вниз, не спуститься, не уступить, в худшем случае «прокручивает на месте», и тут же продолжает свое неустанное восхождение «горе», – оттого и эмоции, получаемые от Баха, не размягчают и не расслабляют душу, а усиливают и концентрируют ее: трудно придумать более укрепляющую и благотворную душевную терапию, чем баховская музыка, тогда как в Моцарте много депрессивного, и пусть это самая великая, прекрасная и просветленная депрессия, какая только может быть, но это все-таки депрессия, – мне вообще непонятно, как музыка Моцарта может лечить.

Что же касается идеального Гостя, то он может позволить себе любую оригинальность, и чем она экстравагантней, тем это даже лучше: роль космического Гостя вообще предусматривает задачу потрясения зрителя – читай человека как такового! – как одну из своих главных задач, разумеется, идеальный Гость – это ни в коем случае не заезжий гастролер, пробавляющийся платками и кроликами из цилиндра, но человек, до последней поры существа своего сознающий загадочность собственного появления на свет, он сам потрясен до глубины души, что пришел неизвестно откуда и уйдет в неизвестно куда – на то он и Гость с большой буквы! – и то обстоятельство, что он своему экзистенциальному потрясению сумел придать филигранную форму искусства, делает его великим артистом, нисколько не упраздняя честь первооткрывателя многих и важных законов Жизни, – например, феномена работы в нашем сознании духа времени: так, воспоминания возвращают нас в прошлое, однако, оказавшись мысленно в прошлом, у нас включаются фантазия, ум и воля, и вот они уже, соединившись с воспоминаниями, направляют наше сознание по иным и возможным в свое время стезям, быть может воплощая просто великое и непостижимое измерение онтологически возможного – так происходит своеобразная накладка будущего на прошедшее, и размышление о том, что было бы, если бы… – оно щемит сердце, здесь бездна психологической субтильности, и в плане музыкальной тональности это, конечно же, поздний Моцарт: томление Жизни, разлитое буквально везде, и даже там, где должен быть «вечный покой», – тема Командора. Да, великий Гость любит ставить своих слушателей на экзистенциальные грани: так, всю жизнь мы что-то делаем – точно скользим на паруснике – наше существование в этом теле? – по волнам, но наша прожитая жизнь тиха, глубока и загадочна, в нее уже не войти никому, и даже мы сами, теребя ее беспорядочными усилиями памяти, находимся в положении читателя, который, затеяв разговор с любимым персонажем, потребовал бы от него серьезного ответа на свои вопросы, – однако парусник на то и парусник, что может неожиданно пойти ко дну, и пока мы скользим по океанским волнам в нашей утлой ладье – парусник разве не преувеличение? – мы с Моцартом, а Моцарт с нами, и когда мы заглядываем вниз, в глубину, и представляем себе, что можем навсегда уйти туда, и ощущение страха, ужаса, но и устрашающего величия охватывает нас – это тоже Гость-Моцарт.

Зато идеальный Хозяин не позволит себе, чтобы присутствующие за его хлебосольным столом испытали хотя бы крошечную йоту этого самого глубокого, пронизывающего и неприятного чувства на земле – чувства страха, – и потому, если бы нам случилось утонуть, и первый ужас прошел, и восстановилось бы в нас новое, необъятное, великое и, конечно, не знающее страха посмертное сознание, то это, пожалуй, по праву можно было бы сравнить с музыкой Баха.

Любой Гость приходит – и должен уйти, а Хозяин остается, и вот эта неизбежность предстоящего ухода – она же, кстати, вместе и сердцевина будущего! – вселяет в нас непобедимое беспокойство, – да, прошлое и будущее кажутся нам двумя гигантскими чашами, в одной из которых плещется жизнь бывшая и как бы навсегда в себе завершившаяся, а в другой находится жизнь грядущая и как бы до конца не способная – по душевному ощущению! – завершиться, любопытная вещь! хотя будущее, любое будущее рано или поздно станет сначала настоящим, а затем прошедшим, то есть тоже обратится почти что в чистое бытие, а значит нам следовало бы относиться к нему с доверием и видеть в нем источник того «вечного покоя», каким оно когда-нибудь сделается, мы испытываем по отношению к будущему совершенно иные чувства и побороть их не в состоянии: будущее всегда и неизменно вызывает в нас смутную, тонкую, не до конца осознанную тревогу – иногда просветленную по тональности, иногда окрашенную беспричинным пессимизмом, мрачными предчувствиями и субтильной скорбью, – и был на земле один-единственный человек, который, можно сказать, адекватно, то есть вполне конкретно и одновременно вполне метафизически выразил эту тревогу будущего в искусстве, – Моцарт! это воплощение загадочного Гостя жизни.

Как явился в мир, точно по странной аналогии, тоже один-единственный человек, выразивший в своем творчестве противоположность жизни – чистое бытие как субстанцию не только минувшего как такового, но и всего того, что им в данный момент пока еще не является, но когда-нибудь неизбежно будет – важнейший нюанс! – со всем его вытекающим отсюда всепоглощающим и всепобеждающим гармоническим покоем, непостижимой умиротворенностью при задействовании всех драматических и даже трагических поворотов как на душевном, так и на космическом уровнях, со всей его мужественной и глубоко духовной интимностью, где, кажется, нет ничего кроме непрестанного духовного развития в чистом виде, однако парадоксальным образом отсутствует единственный субъект духовного развития, то есть человеческое «Я», И.-С.Бах! – это воплощение столь же загадочного Хозяина бытия.

Гость-Моцарт на языке музыки говорит нам о самом главном в нашем самом повседневном: будущее не только вызывает в нас безотчетную тревогу, субтильное волнение и необъяснимое беспокойство, но ко всем этим чувствам примешивается еще что-то глубоко нечистое – разумеется, в метафизическом смысле! – и к тому же абсолютно неустранимое, что-то бередящее и смущающее душу, что-то такое, что, как несмешивающаяся ни с чем гомеопатическая субстанция, неспособно ни при каких условиях обеспечить нам душевный покой и дать полное нравственное умиротворение, – вот катарсиса-то, как любили говорить древние, нет и в помине в восприятии будущего, – Моцарт-Гость!

Но ведь и Хозяин-Бах тоже говорит нам о главном в повседневном, и тоже на языке музыки: да, мы думаем – как многое изменится в мире через десять-двадцатьтридцать лет, но нас уже при этом не будет, и это вселяет в нас тонкую горечь и некоторое непобедимое сожаление. Между тем столетия, тысячелетия, эоны минули, и нас в них не было, а если мы и были, то впечатление осталось такое, точно нас не было, – однако тем поразительней в том и другом случаях ощущение именно катартического покоя и некоего просветленного – то есть личного, но без эгоистической ноты – внимания к событиям минувшего, словно речь идет о близких персонажах хорошо знакомого романа, которыми интересуется новый, только что появившийся на сцене персонаж – мы сами, – Бах-хозяин!

Причем Бытие и Бах – это ни в коем случае не прошлое как таковое, а скорее настоящее и будущее, которым суждено рано или поздно сделаться прошлым и приять в себя его умиротворенную и всепримиряющую субстанцию, как по аналогии Жизнь и Моцарт – это тоже не только настоящее и будущее, но и прошлое, в чреве которого дремлют беспокойство и томление, тоска и тревога, ожидание и скорбь, иными словами, прошлое, беременное будущим, – короче говоря, Хозяин и Гость удивительным образом дополняют друг друга, и кто знает, быть может эти две столь же повседневные, сколь и бытийственные роли и есть самые главные в репертуаре Мирового Театра.

Артур Новиков / Киев /

Родился в ноябре 1963 года в Киеве. Самые яркие воспоминания детства – годы, проведенные с родителями в Алжире, отец преподавал в военном училище. Африка, муэдзины по утрам, французский язык и арабские сверстники. Потом институт (Одесский Электротехнический Институт связи им.А.С.Попова) в Одессе. Далее работа в Киеве, стажировки в Питере и – Советская Армия. Лейтенант Новиков служил в белоцерковском гарнизоне. Первое стихотворение было написано 29 сентября 2011 года. Стихи публиковались в журнале «Крещатик».

Башмак и булыжник

in Tina Gloria Luminem

«Плащ перо обломок шпаги…»

 
плащ перо обломок шпаги
незабвенный Валентин
отплескали в поле флаги
от вершин и до низин
рдеет там за облаками
то ли слава то ль покой
плащ перо обломок шпаги
имя сердца ангел мой
 

«Был склонен к тихой любви…»

 
был склонен к тихой любви.
писал вздохами. на подносах в закусочных.
официантки – жалели. швейцар говорил ему – брат.
дома кормил одиноких котят. говорил с попугаем.
его часто встречали в метро. в произвольное время.
что за образ? беспечный монах.
чуть ошибся эпохой.
 

«Мы гадали не на крове…»

 
мы гадали не на крове
на крови
от зачатья до покрова
отзови
хоть зерном хоть каплей мирры
на ладонь
тени пьяные факиры
и огонь
хоть лепечет хоть бормочет
молоко
по золе ступай за ночью
все легко
звуки ниткой слово в слово
и прошли
по волне с волною новой
сны земли
 

«Ливень хлюпающая амуниция усталость Бог мой……»

 
ливень хлюпающая амуниция усталость Бог мой…
и мне уж давно за тридцать хорошо бы домой
я питаюсь порохом и водкой сплю с маркитанткой
                                                                          с ней же спит весь взвод
хоромы мои костер да палатка а чаще пустой небосвод
алебарда моя пережрала свежатины на сотен пять
                                                                                                    мясников
 
 
конечно ведь я гонвед любви королевства
                                                                          несбывшихся снов
ботфорты с камзолом давно уж отрепье
                                                но панцирь и каска блестят
сколько дорог еще сколько сражений конца не видать
                                                                          экий ляд
скелет еще крепок тонка моя кожа и сердца
                                                                    атласный мешок
крови бесконечность рассветы мне хлебом
                                                           итог невозможно далек
 

«Попробуйте снять историю Чаплина в цвете…»

 
попробуйте снять историю Чаплина в цвете. не подыг-
рывая архаике немого кино без фальшивых царапин на
пленке которой ведь нет – не так ли? – пленка канула
в ленту незримого. мегабит кто разглядит и подержит в
руках на свет? тупее вопроса ответ.
наверное еще сложнее будет звук.
рояли в зале не дребезжали и таперы играли чисто —
они были артисты.
граммофоны звучали прекрасно а не ретро-старинно
как воссоздать тот мир ясно и глазу/слуху уловимо?
но попробовать стоит.
особенно – рассказать об актере.
ведь понятие «на хер» утеряно по существу. в гламуре су-
ществ что способны сыграть только в кукольной драме
по сценарию комикса.
привет обезьяне.
 

«…Do you want to be my sister…»

 
…do you want to be my sister
woman?
be sister of mystery of my own
be water in ocean that alone
so please be
woman…
забавно я не знаю английского
но слова вот родные и близкие мне
они странно с гитарой сочетаются
как колпак с арлекином и паяцем
в балагане что кочует степями и долами
о веселом всегда невеселое
и о вечном все как-то привычное
как на койке в халате больничном вы
впрочем ладно шарманка проехали
мы как мы
скорлупа да с орехами
 

«Люблю небольшие пространства…»

 
люблю небольшие пространства
в них легко путешествовать в мир
одиночные камеры странствий
сам же лоцман капитан канонир
паруса это шторы и стены
и зеркальные воды окна
где плывут тишиной вдохновенные
отошедшие в свет имена
 

«Можно удивляться времени…»

 
можно удивляться времени
времени
как навозу
навозу налипшему на стремени
повторять за собой о секунде
мгновении
и не знать ни огня ни рока ни бремени
мысль такая беспечность
такой славный пустой мотылек
залетает беспечно за вечность
а прожить?
на глоток
 

«Вчера навсегда…»

 
вчера навсегда
очень точное слово
ведь что-то всегда остается живым
и вечным
неподражаемо новым
но вечны и новы и ветер и дым
замечу – обычно
и Ленин – всегда молодой
и Виктор Цой – жив!
рок-н-ролл – никогда не умрет
все отлично
Мик Джаггер со сцены сойдет?
да о чем вы!
я просто не верю
так стекают струйками из года в год
неощутимые глазом потери
мир не блефует
суфлеры на сцене молчат
режиссура беспечна
просто стоит принять как факт
присущую нам бесконечность
все алмазы в ладонь
кошельки нараспашку
монаху – амвон
матросу – тельняшку
 

«Я знаю вы урод но мне приятно…»

 
я знаю вы урод но мне приятно
что мы знакомы
только не пойму что тянет к вам
вот так невероятно
наверно погружение во тьму
так выспренно
но слово ищет слово для передачи чувства
наобум
мозг лабиринт в котором часто ново
сам слова звук и смысла странный шум
мы как в эфире маячки без ночи
плывем и светим знать бы нам кому
привычное привыкнуть к нам не хочет
а случай лжет
случайностью всему
..но странно блядь
какой х*йней
мой мир в ладу с каким-то мной?
 

«…Сегодня во сне я оставил лицо…»

 
…сегодня во сне я оставил лицо
ну чисто по Абэ – в каких-то там дюнах
сошел с электрички и сразу песок
вот что удивило – бродили верблюды
верблюды в Хоккайдо!
а впрочем все сны
сварил себе кофе
чем пить? – вспоминаю о Сакё Комацу
 
 
он продал Японию Альфа Центавре
Toyota Nissan теперь только в музеях
и в частных коллекциях там в Абу Даби
в Маниле хранят сад камней из Киото
в Австралии – Гиндзу
похоже я сплю
 
 
все впрочем логично
идти за находкой всегда означает
утерю потери
ведь явь это сон но с другой стороны
за дверью Луна сямисэн и тимпан
лицо самурая
он мёртв я свободен…
 

«Мой санузел облицован плесенью…»

 
мой санузел облицован плесенью
кошелек забыл запах мелочи
я живу на пожарной лестнице
подо мной время дымкой стелется
дни плывут одичало медленно
рыбьей стайкой по мелководию
это верно но также верю я
что ни засуха – к полноводию
по горбу будет трон для Ричарда
а по сердцу – всплывет Офелия
прокаженному – небожительство
а Емеле – везде веселье
 

«О космонавтах. О беззвездной ночи…»

 
о космонавтах. о беззвездной ночи
о кипарисах что упали в море
о Парках что над временем хлопочут
о странствиях по Лете против воли
слова. как мотыльки к лампаде
по мере света и по мере масла
кому-то нежность вечная награда
другому ночь в которой нежность гаснет
 

«Sur le temps устало сходит…»

 
sur le temps устало сходит
небо листьями и сухо
дождь расскажет о погоде
приокошечным старухам
всем ментам провинциальным
и вокзальным проституткам
par le temps вино природы
допивают переулки
 

«…Чуть завидую русскому барину…»

 
…чуть завидую русскому барину
его лени и быту привычному
мне б поместье в деревне Узварино
ну и ключницу
так
поприличнее…
 

«В музее имени меня…»

 
в музее имени меня
довольно пыльно
мухи экспонаты
сюртук который я не надевал
и билетерша пьяная
к чему?
помру непризнанным…
 

«Мухи совести…»

 
мухи совести.
глодали и клубились.
над су́ши и сакэ.
не ел я.
 

«Вы предпочитаете…»

 
вы предпочитаете?..
да немного сахара!
сливки?
пожалуй
а вы читали?..
да и даже чуть плакала!
я такая чувствительная
(смеется)
Сахара – у Экзюпери ну просто живая!
а Маленький Принц – все мое детство!
он закуривает. чуть пахнет раем
случайные ангелы
живут по соседству
 

«…Вот души живущие блюзом…»

 
…вот души живущие блюзом
как время налитое светом
и страны (я точно не знаю)
сезонов доступного лета
там Марс обживают фламинго
идут на вино одуванчики
рассветы – багрянец индиго
в зарницах – зеркальные зайчики
и там же назло циферблату
страницы взметнутся как крылья
Деметра обнимет Гекату
а мифы осыплются былью…