III
Дальнейшая судьба Тани под влиянием любви к Алеше Перепелкину, холода и других причин, между которыми далеко не последнюю роль играет строгость отца. – Комары на смену морозов. – Письмо Алеши
Дни шли за днями. Герой наш, как оказалось, жил в Первом Парголове, откуда поутру отправлялся на службу, а вечера проводил в обществе Тани и ее семейства, с которым он познакомился довольно легко. Там он или играл в шашки с отцом своей возлюбленной, или читал вслух «Трущобы»[4], большей же частью признавался в любви, сидя в садике глаз на глаз с обожаемой девушкой. Мы бы никогда не решились распространяться об этой последней статье, то есть о любовных объяснениях, если бы сами не слышали следующего разговора, записанного нами с точностью, которой, думаем, позавидовали бы даже сами гг. Артоболевский и его злополучные стенографы.
– Как нынче холодно, – сказала Таня, глубоко запуская руки в муфту.
– Я дрожмя дрожу, – ответствовал Перепелкин.
– Всякое чувство должно замерзнуть в такой мороз, – промолвила она.
– Нет, в мороз как-то крепче любится, – возразил он.
– Вы так думаете?
– Сейчас издохнуть!
– Не верю.
– Ей-богу-с! Да как же-с… Внутренний жар…
– Мужчина всегда склонен к измене, – возразила Таня.
– Ах, Татьяна Степановна! – воскликнул Алеша, с жаром хватая ее руку, – мужчина на мужчину ведь не приходит. Известно, есть коварные и из нашего брата, но только… нет!..
Он поцеловал ее руку.
– Вот и вы меня тоже мало любите, – заметила Таня.
– Я-с?
– Да, вы. Вы меня очень мало любите.
– Я-с?!
Он встал перед ней на колени и затем начал выкладывать на пальцах следующее:
– Во-первых, угодно вам, я умерщвлюсь?..
– Нет, я этого не хочу, – с испугом проговорила героиня.
– Во-вторых, угодно, я сейчас утоплюсь? – прибавил Алеша, загибая другой палец.
– Ах, нет, нет, нет!
– В третьих, угодно ли, я вот на этом дереве удавлюсь? – сказал Перепелкин, пригибая к ладони безымянный палец.
– Ни за что! ни за что!
И прежде чем герой наш успел подумать, какое бы самоубийство придумать ему для четвертого пальца, сиречь мизинца, растроганная Таня уже обхватила руками его шею, и слезы каскадом брызнули из ее глаз.
Так совершилось это замечательное первое признание.
– Ах, если бы на земле был постоянный мороз! – возопила Таня. – Как бы ты любил меня, мой ненаглядный! – прибавила она.
– Ничего-с, мы и в теплую погоду не изменим, – проговорил счастливый Алеша.
Подобные отношения не ушли, однако, от зоркого взгляда отца Тани, что могло явствовать из следующего разговора, происшедшего между стариком и его дочерью дня через два после описанной нами сцены признаний в любви.
– Ты, Татьяна, кажется, амурничаешь с этим голодрыгой? – спросил не без суровости отец.
– Нет, папенька; я ничего-с.
– То-то, ничего; смотри, чтоб у меня этого не было.
– Слушаю-с.
В тот же вечер строгий Степан Филимонович отказал несчастному Алеше от дома, пригрозив перешибить ноги поленом, если сказанный амурник явится к нему на дачу.
Однако прошли и холода. Показалось солнце, повсюду полезла зелененькая травка, защебетали птички. Дачная жизнь уже готовилась развернуться как следует, как вдруг неизвестно откуда появились мириады комаров – ужасных комаров, каких когда-нибудь видел Петербург. Словно пораженные проказой, слонялись искусанные дачники с места на место, не находя себе покоя. И потянулись унылые, несносные дни. Вместе с другими страдала и Таня, уязвляемая, с одной стороны, противными комарами, а с другой – тяжелой разлукой с милым ее сердцу Перепелкиным. Но вот однажды, когда, искусанная и грустная, она сидела в своем садике, к ногам ее неизвестно откуда упал небольшой конверт. В одну минуту несчастная девушка вскрыла его и – о восторг! – нашла там письмо от драгоценного Алеши. С замиранием сердца и слезами на глазах Таня прочла следующее:
«Бесценный мой ангел! – писал Алеша, – нет сил переносить то ужасное состояние, в котором я нахожусь, сгорая от любви, а также по случаю выгона из вашего дома. Папенька ваш поступили со мной выше всякой меры, однако я вас люблю по-прежнему, несмотря на наступившие жары. Вчера ходил в лес, думая, что комары заедят там меня до смерти и чрез то прикончат мою печаль, но по случаю жестоких упущений не мог пробыть и пяти минут, для чего и вернулся домой… Нам надо бежать. Соберитесь с мужеством, и побежим куда глаза глядят от сего мира, отравившего наши радости. Вчера ходил по озеру и увидел, как в одну купальню вошли какие-то женщины; я подумал было, что это вы, мой ангел, но когда начал подсматривать в шелку, то разобрал, что это совсем посторонние, отчего долго и много плакал. Ах, мой ангел! если бы вы знали, каким ключом кипит кровь в моих жилах, вы тотчас изыскали бы средства к побегу и протянули бы мне руку помощи, как любимому человеку. Нет сил, моя радость, переносить то тревожное состояние, в котором я нахожусь, не видя вас, мой дорогой друг!.. Боюсь ходить около вашей дачи, так как папенька ваш обещались перебить мне ноги поленом, что, как известно, при моей службе неудобно и начальство сейчас же заметит. Еще раз умоляю тебя, прекрасный мой друг Таня, похлопочи о побеге и о последующем немедленно меня уведомь. Прощай, прощай! У ног твоих в слезах».