Самолёты, поезда

Жизни

1.

«Не в дне была странность, а в том из чего день состоял»

Максим Игоревич проснулся достаточно рано, если мы говорим о таком промежутке времени как утро; или достаточно поздно, если мы знаем о его привычках. Он ещё в молодости приметил, что ранний подъём благоприятствует грядущему дню, особенно если сей день собирается быть рабочим. Во-первых, ты встаёшь с первыми лучами солнца, – при условии, что и ложишься не затемно, а в часов девять – десять, – что с благополучием позволяет, а точнее сказать: помогает вставать в то заветное раннее время. Для Максима Игоревича это шесть часов утра. Хотя он и заметил, что даже если привычка, вставать в одно и тоже время, и выработалась с годами, её приобретение не обеспечило лёгкость самого подъёма, – что происходило с ним в трёх из шести случаев, – что несомненно и уже доказано приведёнными цифрами, составляет пятьдесят процентов от всех случаев. Из чего и выходит другой урок, приобретённый им: умение усилием воли приводиться в движение необходимо всегда.

Из первого следует что: у тебя с годами выработанный ритм жизни, чётко определённые и выставленные в правильное время границы сна: ты высыпаешься, ты свеж, бодр, – вне зависимости от тех обманчивых пяти минут до того, как впервые ополоснул лицо; ты встаёшь раньше всех, предоставлен себе, – никто не может тебя отвлечь, а более того и не имеет возможности навязать непривычные тебе утренние ритуалы; ты успеваешь завершить, на максимальной мощности, первостепенные дела, – учитывая то, что ты также научился не соблазняться такими ранними удовольствиями как завтрак и подготовка к нему, в виде творческого нарезания овощей или подготовительного перекуса.

Во-вторых, – и это выходит из первого, – ты имеешь уникальную для нашего мира возможность правильно начать день.

С чего же начинается правильный день? – Со свершений маленьких усилий, дающих результат. Есть такая поговорка: «Как новый год встретишь, так его и проведёшь». Перефразирую: «Как утро встретишь, так день и проведёшь». Ведь никогда не было такого, чтобы одно лёгкое усилие в начале года давало эффект на следующие триста шестьдесят пять календарных дней, хороший год нужно каждодневно поддерживать и стимулировать.

В соответствии с выше сказанным, Максим Игоревич встал чуть позже, в шесть тридцать пять, – не будем искать причины, – просто в этот день, таким образом сработали его биоритмы, ведь ничто не происходит с точностью да также. Максим Игоревич об этом прекрасно знал и поднялся без доли сожаления и огорчения в глазах (даже когда взглянул на часы). Жизненный опыт уже научил его, что не всегда всё происходит именно так как этого хочет он, соответственно и стоит ли вообще желать себе точности в вещах и событиях происходящих?

Говоря о жизненном опыте, вы верно могли подумать, что Максим Игоревич человек с сединой – отнюдь нет! Лет ему около сорока (возможно на пару месяцев больше, возможно на пару меньше); и, если заговорили о внешнем виде: стрижка короткая, слегка растрёпанная, без седины, голову украшают русые, густоватые волосы. Выглядит Максим Игоревич подтянуто, скулы поджатые, украшенные небольшой тёмной бородой. Светлые, голубоватые глаза, немного светящиеся фонарным светом керосиновой лампы. Опрятная белая футболка и коричневые шорты, домашние тапки. Сам он человек не высокий, сто семьдесят – сто семьдесят пять сантиметров росту, весом в шестьдесят восемь – семьдесят пять килограмм, и возможно, сколько-то грамм (заранее прошу извинение у последователей не метрической системы).

По традиции, – а не по ритуалу? – Ритуалы он не любил никогда, потому, что уж больно тяжело во время, а тем более после того как ты их нарушаешь. В традиции же он находил что-то от привычки, которая была свойственна ему как пищеварению человека свойственно его национальное блюдо, которым он вскармливался с детства: привычный приятный вкус, лёгок в приготовлении и потреблении, а главное комфортен (знаком) для пищеварительной системы и системы общественного питания вне границ дома.

Поэтому, поднявшись и встав на ноги, он растянулся, ощутив в темноте границы небольшого, слегка прямоугольного пространства, – руки упёрлись в две, на ощупь большие полки, в обивке кож-зам. Тактильные ощущения воссоздали образ тёмного, хоть и немного осветлённого, синего цвета. Он потянулся вверх, вдохнул, и на выдохе опустил руки вниз, вытянув их вперёд. От механической манипуляции пальцами резко вверх поднялась шторка, оголив светло бежевое купе и пустив на лицо прохладные лучи солнца, преодолевающие степной ландшафт.

Окончательно ощутив себя проснувшимся, Максим Игоревич стал замечать стук сцепки вагона, покачивание стен и запах ароматного степного воздуха (что зацветшая пересушенная трава) струйкой идущего из неплотно закрытой форточки. Пару движений руками, комплекс упражнений на ноги, руки, плечи. Максим Игоревич надевает свои тапки и расчехлив дверь купе движется по коридору в лево: по правую сторону просыпающееся небо, по левую, борющиеся с просыпанием пассажиры, которые в очередной раз оставляют Максиму Игоревичу шанс умыться первому.

2.

Состав произвёл заветное фырканье и немного приспустился. Люди задвигались, – некоторые чрезмерно активно, – смотря на них казалось, что они принимают участие в неком соревновании, о котором знают только они сами. Неспешно стремясь к выходу, Максим Игоревич с улыбкой пропускал каждого, провожая взглядом их спины. «Народ удивителен в своей необоснованной спешке» – думал он, – и вправду, а куда спешить? Возможно, это проявление простого человеческого стремления всегда быть первым, привилегированным. Возможно, просто утраченная способность к томному ожиданию.

Когда весь вагон опустошился, он с неохотой и некой обречённостью в глазах, не сняв тапок, покатывая за собой чёрный чемодан, выглянул одной рукою из вагона. Он совсем не смотрел по сторонам, его взгляд был спокоен (когда бегающий взгляд свойственен и является физиологической привычкой только прибывшего, – если не насладиться новым видом или не поностальгировать, то обязательно для того, чтобы сориентироваться и направиться в необходимую сторону, – не забываем: обязательно первым). Загорелый проводник в белой рубашке по-свойски сказал:

– До встречи!

Максим Игоревич ответил взаимностью и опустив глаза спустился вниз на платформу, что не менее чем целая аллея, высаженная высокими тонкими деревьями и скамейками между ними. И всё также не поднимая голову пошагал вперёд, совсем незаметно, выученной походкой, которая идеально растворялась среди идущих навстречу друг-другу людей. Шёл он, не поднимая голову, при этом никого не задевая, ни в кого не врезаясь, – лишь только слегка он задел зелёную ветку своей макушкой, покачнув её. В тот момент от вибрации затряслась ветка, идущая над ней, и следующая, на которой висел ещё нераскрывшийся кокон, – он немного дёрнулся, но удержался и продолжил занимать своё невесомое положение, – можно утверждать, что он был единственным, кого Максим Игоревич хоть как-то потревожил.

Через надземный переход перешёл на другую сторону, которую отделяли от предыдущей новенькие составы. Спустился на платформу, отправляющую поезда в обратную сторону, и всё также не спеша зашагал вдоль вагонов. Следующий раз он лишь немного приподнимет голову, чтобы посмотреть номер нужного ему, – а пока он стремительно шёл, до момента, когда насчитал двенадцатый вагон от головы состава, – и не мешкая взобрался в него (вагон кстати был последний). От проводника прозвучало привычное:

– Здравствуйте Максим Игоревич.

На что он также плавно и спокойно, как и его размеренный шаг, ответил:

– Здравствуйте тёска. Вижу выспались? Пропали синяки.

– Стараюсь лучше спать Максим Игоревич, – по вашему совету. Хотя, если честно, с такой работой складывается только неудобный график.

– Соответственно и не благоприятный образ жизни, – доброй улыбкой ответил Максим Игоревич. – Главное не стараться компенсировать временем, выделенным на сон, то, что не успеваете сделать в течении дня.

– Вот, всегда интересно подметите, – ответил юноша.

Максим Игоревич заметил спешный взгляд и суетные телодвижения.

– Работайте мой друг. Не буду задерживать вас и пассажиров, – они как всегда торопятся первыми забраться в поезд, – приятно улыбнулся он и по идентичному предыдущему вагону (в котором он только недавно ехал) дошёл до последнего купе; дальше дверь в маленький тамбур, – если посмотреть через её стекло, то можно увидеть последнюю дверь вагона и всего состава, – за которой не что иное как прошлое.

Послышался хлопок дверью; шум свойственный вокзалу; множество рук, провожающих снаружи и уезжающих внутри, вибрирующие движения которых пропитаны слезами, ностальгией и лишь изредка радостью, – ведь никто не любит уезжать, точнее будет сказать: человек чувствителен и не всегда готов к самому моменту расставания, даже если оно было и спланировано (во время него приходит осознание, что ты долго не увидишь то, к чему так сильно привыкла химия твоего существа, твоя душа). И только в такие моменты замечаешь истинную ценность того, что у тебя уже есть. Говорят, что именно расставание указывает на то, без чего не может жить наша душа.

В Максиме Игоревиче проснулись местами ностальгические местами предвкушающие чувства. Он встряхнул головой; звук скрежета метала; вагон пару раз встряхнуло, – он начал ускоряться, – звук двери открывшегося купе.

3.

На обратном пути, если таковым его можно назвать, Максим Игоревич ехал уже не один. В городе «Г» к нему в купе подсело два человека, – впереди сутки езды и ожидание четвёртого пассажира. Интересно, какой он будет? Данный вопрос, наверное, интересует каждого путешествующего в одиночку или не сумевшего, или не успевшего выкупить полное купе (такие люди не одиноки, им достаточно самих себя). Так каким он будет? Весёлым, спокойным, бодрым или хмельным? С примесью сквернословия или блаженства? Удастся ли с ним подружиться? Иль это будет она, а дальше любовь, свадьба, дети (возможно в порядке обратном) как говорится: «От перестановки слагаемых сумма не меняется» – об этом и о много другом размышлял Максим Игоревич, прильнув взглядом к окну, стараясь больше оставаться в своих раздумьях, не поворачиваться взглядом к соседям, которые счётом неизвестность.

4.

Один из пассажиров был Кузьма. Роста он среднего, хотя, всё зависит от того, что вы подразумеваете под средним. Одет просто: клетчатая рубаха синего цвета, растянутые штаны густого, коричневого. И хотя и был одет достаточно просто, говорил просто, – много, с эмоциями словно у ребёнка, впервые увидевшего крупный город с его высокими зданиями, широкими улицами и бесконечным потоком людей, который не хочет останавливаться, домами выпуская всё новых и новых прохожих, – волосы также были по-сельски растрёпаны, – и да! большие ребяческие голубые глаза, – но назвать его деревенщиной было нельзя, хоть и по всем приметам он походил на сельского, простого, парня. Да и на самом деле вырос он в большом городе, суровый темп которого не ошероховал его внешний вид и душу. И звали его конечно не Кузьма, – сейчас уже сложно вспомнить. Но тогда он назвал себя именно так:

– Друзья любят звать меня Кузьмой. И вы смело можете также ко мне обращаться, – сказал он и довольный, с немного приоткрытым ртом, – в той забавной цирковой манере, – потянул руку (не хватало ему только приметного нежно-красного носа: весёлые глаза, мимика и гибкие телодвижения уже были при нём).

– Чем вы занимаетесь Кузьма? Такой пыл говорить, давайте угадаю. Ваша работа, наверное, связана с коммуникациями? В добавок вы весёлый, улыбчивый, а что более всего важно, энергичный. Возможно, да вероятнее всего, вы организатор того или иного рода мероприятий, подозреваю, увеселительных.

– Не сказал бы. Моя работа очень даже не связана с коммуникациями. Скажу больше: я даже молчу. Ну не считая того, что бубню сам с собой, – засмеялся Кузьма. Его щёки наполнились краской и под этот момент он открыл термос с чаем и плеснул себе и своему старшему знакомому. Что касается третьего пассажира, о котором ещё не было упомянуто, он совсем не среагировал, даже когда Кузьма кивнул, вытянув навстречу термос – «Мол, ну хлебнёшь?» Ответа не последовало, третий пассажир продолжил смотреть в журнал, забившись в своём углу.

«Повезло, что не сверху сплю» – подумал Кузьма. Ведь, по всей вероятности, такой угрюмый, на первое впечатление пассажир, а точнее пассажирка (которую было сложно идентифицировать пока она не отогнула обложку журнала и в очередной раз не махнула головой «Не надо мне вашего чаю» – уж как-то незаметно она просочилась в купе, видимо, того и желая) смогла бы проявить вредность и сказать, что хочет спать, или более нагло, просто лечь, – да, Кузьма уже имел неприятный опыт. Поэтому, понимая, что найдутся те, желающие избавиться от его пылкого, – которые они называют шумным, – темперамента, он всегда старался покупать билет заранее, чтобы занять нижнее место.

После минуты, а то и пяти минут догадок, Максим Игоревич так и не смог разгадать этот ребус: что же у него за ремесло? Он уже было начал выгадывать по буквам, но робко засмеявшись сказал:

– Нет мой дорогой. Моя зарядка ума превращается уже из чего-то логического в обыкновенный кроссворд. Уж скажите мне, что за профессия у вас?

– Признаюсь! Уговорили. Я! Смотритель маяка, – раскинул руками Кузьма аж задев стекло и прижав муху, которая прилипши к сладкому пятну на стекле, видимо, из-за невозможности заняться другим делом, смотрела сквозь него на природу. Затем, он отряхнул руку и с удовольствием плеснул ещё по чашке чая.

– Неожиданно, – действительно удивлённо, но уже сдержанно сказал, даже заключил, Максим Игоревич. Его лицо приобрело прежний задумчивый вид.

– Я совсем знаете ли ничего не знаю о маяках…

– Неужто вы намекаете на то, что вам интересно и вы без применения силы готовы услышать о моей работе? – удивлённо спросил Кузьма и быстро глянул на пассажирку, которая по-прежнему сидела за журналом и никак не реагировала.

– Я готов не только слушать, я готов узнать о вашей профессии. Дорога длинная. Уверен, что среднему пассажиру совсем нечем заняться.

– Подтверждаю, что я средний, – обрадованно сказал Кузьма.

– Без сомнений скажу, что и я.

– Так чё, то есть что. Начнём с основ!?

– Готов впитать каждое слово!

– Как работает маяк. Представьте, что сейчас ночь и вы в море.

– Я владелец корабля?

– Просто моряк. Мы же обычные люди Максим Игоревич! Не забывайте! – И вот вы плывёте, и видите сигнал маяка – он видится правым глазом. Приглядевшись левым, вы замечаете второй. Вы берёте компас и измеряете углы между севером и маяками, – для наглядности Кузьма достал небольшой компас и показал на примере, взяв Максима Игоревича слева и пассажирку справа за два маяка, а дверь назначил севером.

– Запомним эти значения, скажем двести десять и тридцать градусов. Кстати уточню. Маяк не работает постоянно, его свет прерывается, примерно на каждую вторую-пятую секунду, в зависимости от маяка.

– Я подозреваю, что имеется разница?

– Да Максим Игоревич, да! У каждого капитана – вот давайте повысим вас! Есть своя карта, на которой не только обозначены маяки, но и как они светят, какие сигналы дают – нам же нужно понимать, какие маяки искать на карте. Запомнив их, при определённом опыте, даже без карты можно понять в какую сторону ты плывёшь. – Сейчас мы говорим про вас, поэтому плывёте вы.

– Хорошо. Интересно.

– Вот. Но конечно карта всегда под рукой, допустим, что она у вас сейчас есть. И взяв соответствующие чертёжные инструменты вы отмеряете углы (которые я упоминал ранее) и чертите две линии: от одного и другого маяка. И точка, в которой они пересекутся это и есть вы, точнее местоположение вашего корабля.

– А если мы говорим о дневном времени суток?

– Отличный вопрос! – Если это день, то по окраске, – у каждого маяка она своя. Соответственно, судно не двигается на свет маяка. И как представляется в фильмах, маяк совсем не светит лучом, – это простая, хоть и мощная, но лампа. – Нет, конечно лампа не простая, а большая! Но да, то что судно двигается на свет маяка это миф, – повторился Кузьма. – Я честно сказать сам так думал. Представьте моё собеседование, когда на вопрос: «Для чего нужен маяк?» я ответил такой бред, такую ерунду… Помню и сейчас удивлённый взгляд смотрителя. Он лишь крепко поджал губы, его ноздри раздулись. Затем он кивнул, но было видно, что согласием там не пахло. Конечно потом мы вспоминали и смеялись над этим. Он мне признался, что и он в первый раз тоже дал неверный ответ. Кстати также, как и тот, кто собеседовал его! Но не подумайте, что на маяк берут кого-попало.

– Да, такое бывает, – закивал головой Максим Игоревич, – я не про то, что кого-попало, а про то, что мы не можем всего знать и зачастую вещи не настолько очевидны как нам кажутся.

Зачастую мы многого не знаем и не понимаем, даже если с виду всё выглядит достаточно просто. Поэтому я считаю, что человек обязательно должен заручиться одним качеством: не удовлетворяться общеизвестными фактами, и хотя-бы на пол глотка окунуться в неизвестное, чтобы познать истину, или что-то приближённое к ней. Ни раз убеждался в том, как много я не знаю, – или знаю неправильно, – об обыденных и простых вещах.

– Не одиноко?

– Даа нормально.

– Сколько лет?

– Двадцать шесть. Или на маяке?! На маяке два года. Вахтовым методом: месяц там – две недели дома. Дом строю свой, достраиваю.

– Для семьи?

– Да нету семьи Максим Игоревич, – махнул рукой Кузьма, – какая семья… Для семьи деньги нужны, дом! Но дом скоро будет. Вот только я в деревне жить не хочу, – снова махнул рукою он.

– Тогда зачем строишь?

– Я… да я на севере живу же. У нас леса много. Да и с детства я руками да руками. – Деревенька не глухая, а рядом с городом! Там и речка. Летом неплохо. Рыба есть. Баню построил. С баней теперь и зимой хорошо. На стройку денег не трачу: брёвен лес целый, инструменты есть. Вот баню достроил, теперь внутри утварь надо состругать, как обратно так сразу за шкаф и стол примусь, – присмехнулся Кузьма. – Доделаю, продам, и новую жизнь начну: уеду туда, где потеплее зимой. Нет, конечно маяк меня многому научил…

– Например?

– Ну, например, – начал Кузьма и немного съёжился от неловкости. Уж больно философский разговор у них начинался, – а философом он себя не ощущал, – да и смущался молчащей пассажирки справа.

«Не стесняйся, – немного прищурившись кивнул Максим Игоревич, – всё отлично, тебе не о чем переживать».

– Тишина дала мне возможность успокоиться, утаиться от окружающего шума. Дала мне возможность подумать – подумать ясно. Дала мне ориентир. До прихода на маяк я не слышал себя… Шум, друзья, интернет, как-то всё сбивало. Хотелось всего, а руки не дотягивались. Знаете, как в басне «Лебедь, рак и щука» – он усмехнулся с некой горечью. – Не знал, что окажется правдой. Вот оно как сложилось. – Конечно, бывает грустно, особенно когда домой приезжаешь: вроде бы домой, а никто не встречает. – Но ничего, ты занимаешься своими делами и снова в мыслях, снова наедине, я бы даже сказал: в единстве с собой.

– И какие мысли пришли, что решил для себя, что нужно продать дом? Куда поедешь?

– Поеду туда, где сегодня сел вместе с вами. Я кстати по поводу работы и ездил. На фабрику устраиваюсь, хочу мебель учиться делать. – Знаете, в тишине, когда всё ненужное отсекаешь, на удивление начинаешь делать только те вещи, которые хочешь – причём просто так. А знаете, что самое интересное? – Не устаёшь!.. Спасибо маяку. – Я же так часто рвался во все стороны, от одного бегал к другому, и не хватало сил, сна, даже час не мог усидеть за делом – мозг просто сжимался, словно кислород выкачивали…

– Взяли?

– Сказали да. Сейчас обратно, последний месяц на маяке и сменщик мой приедет из города, – именно тот, кто и взял меня туда. «Хочется вернуться» – говорит душа в городе не спокойна… Я тут смотрел передачу про тибетских монахов, я думаю, что они ищут тоже самое, что и смотрители маяков.

– Кузьма, не все созданы для шума, или не все с ним справляются. Я встречал и таких и таких людей.

Многие и уезжают на край света: в деревню, какое-нибудь островное государство, чтобы жить простой жизнью. Так они находят спокойствие. Не всем нужно или полезно постоянное движение, некоторым достаточно просто жить: дышать, любить, есть, встречать и провожать закаты. Конечно среди них есть и доля тех, кто проиграл шуму, – кто боролся и не смог одолеть неопределённости идущей с ним, так и не смог прорваться к ясности, – затем окончательно сдался. Вот они и разъезжаются по таким маякам. Маяк – это конечно метафора. Места могут быть разные, монахи некоторые, например, живут в горах, маяк – это ещё и синоним к слову отречение.

– Дом успеешь продать до отъезда?

– Думаю да. Есть ещё неделя, чтобы доделать мебель, думаю, со столом и шкафом разберусь. Потом на маяк, а там, думаю, доделаю остальное. Отвезти материалы туда не проблема, да и время есть. – Так там всё уже готово, я просто всё пытаюсь довести до идеала, нравится мне завершённость в делах. Знаете, когда не просто доделал, – доделать можно по-разному, – а завершил, реализовал первоначальную идею и не схалтурил, ведь все мы так хотим всё сделать быстрее, и я давно заметил, как это желание портит качество нашего труда. – Поэтому даже если не успею продать, у меня там тётка недалеко хозяйство ведёт с невесткой, сказали помогут и клиентами займутся, а я уже с договором приеду. Машина ещё есть, – хоть и старая и души в ней не чаю, – но её тоже продам, – улыбнулся Кузьма.

– Уже не на ходу?

– Нет, не хочу прошлое в ней держать. Мне её ещё родители подарили после окончания колледжа. Старенькая, но от души, – вздохнул Кузьма и прильнул к уже темнеющему окну, ландшафт за которым с каждым километром менялся: стали появляться поляны, а за ними и небольшие тонко берёзовые леса, – немного дикие, холодные.

– Деньги конечно тратить не буду, сохраню. Куплю себе гараж, мастерскую из него сделаю. На производстве конечно хорошо, – опыт можно подглядеть, – но маяк приучил меня к самостоятельности, глядишь и своё дело неспешно разовьётся.

На этом их разговор закончился. Они заметили, что в вагоне уже потух свет, пространство обрело относительную тишину, судя по сопению соседки сверху достаточно давно. Кузьма и Максим Игоревич совсем не заметили, как она взобралась наверх и закутавшись, словно запрятавшись, в одеяло уснула. Собрались спать и они. Кузьма по-простому снял одежду и накинул прохладное одеяло. Максим Игоревич, по традиции, сменил комплект, на такой-же, но как он называл его «Ночной» и также накрылся, пожелав доброй ночи Кузьме, который закинув под голову руку уже пропал во сне, одним закрытым глазом ностальгирующим в прошлое и мечтающем о будущем вторым. Одна койка сверху так и оставалась свободной.