Суженый-ряженый

Все оказалось не так уж и страшно. Быстро освоившись, я исполнила весь полагающийся репертуар, ничуть не уступая в способностях Елене–толстозадой. А что? Разве не правда? И голос у меня лучше.

Когда снежинки, мишки и зайчики грянули «Дедушка Мороз!» в десятый раз, мне пришлось подойти к двери, у которой замер Костя, и уже самой подпихнуть его, иначе его «О–хо–хо!» дети бы так и не услышали. Заглянув в его удивленные глаза, я и сама оторопела – они поменяли цвет. Стали светло–зелеными. Как молодые побеги у ели.

– Ты чего? – спросила я, садясь в машину. – Мальчика назвал девочкой, спел не ту песню. Разве в сценарии была не «В лесу родилась елочка»?

Костя опустил глаза, которые опять стали холодно–ледяными, завозился с рукавицами, не зная, куда их сунуть.

Так и не дождавшись ответа, я уставилась на хлопья снега, которые тихо падали на лобовое стекло и неумолимо сминались движущимися дворниками. Мне было хорошо рядом с молчащим Костей. Тепло и уютно.

– Где мы? – очнулась я от умиротворяющей тишины, нарушаемой лишь шумом двигателя и стуком дворников. Я не узнавала город, готовящийся к Новому году. Серые здания, малолюдные улицы. Ни рекламных огней, ни светофоров.

– Мы за городом. Еще минут пять, и будем на месте.

Я прислушалась к своим ощущениям.

– Мы точно за городом?

– Да, уже километров десять как.

Нет, ничего не болело, никаких натянутых нитей, давящих узлов. Я искоса посмотрела на Константина. Серьезен, внимательно смотрит на дорогу, где снег валит густой пеленой.

– Давно ты живешь в нашем доме?

– Около месяца.

Нет, не подходит. Болезненные узы я чувствую уже больше года. Да и быть моим суженым–ряженым Костя не может. Он человек, а узы – магические. Наверное, моя внезапная влюбленность в соседа заглушает все прочие эмоции. Более свежие чувства ложатся на старые, делая их менее острыми.

Украшенный мишурой спортивный зал в детском доме разительно отличался от уютного зала частного садика: меньшего размера елка, больше ручных поделок, передаваемые из поколения в поколение новогодние костюмы. Меня поразили детские глаза. Нет, в этих тоже светился восторг, но он был каким–то голодным, словно новогодними ощущениями дети хотели насытиться впрок, чтобы жить ими до следующего праздника. Когда я взяла мальчика–зайчика за руку, меня прострелило болью. Мишка тоже оказался покалеченным. Я раздавала подарки, и каждое прикосновение к снежинкам, петушкам, мышкам кололо, резало, кромсало душу.

– Снегурочка, приходи к нам еще! – кричали дети, стараясь дотянуться до меня, обнять, прижаться, просто потрогать. Дети жаждали чуда, которого в их жизни было так мало.

Чем я могла им помочь? Маму и папу не вернешь по мановению руки, я и сама росла сиротой при живых родителях, но у меня была хотя бы бабушка.

И я решилась. Заберу у каждого ребенка его затаенную боль, сделаю счастливым хотя бы до Рождества.

– Кто хочет поцелуя Снегурочки? Подходите по одному!

Я крепко обнимала каждого, целовала в щеку и отпускала с обещанием вернуться на следующий год. В конце я уже ничего не видела от слез. Боль переполняла меня.

Детей увели спать, а меня, словно немощную старуху, потащил на себе Костя.

– Что с тобой? – тревога в голосе была неподдельной.

– Останови у обочины и отвернись.

Я вылезла из машины и наклонилась над канавой. Меня рвало черным. Я захлебывалась слезами и соплями. Кашляла. Кидала за спину косу, но она упорно возвращалась назад.

Я вздрогнула, когда мужская рука поймала ее. Дернулась, замахала руками, не в силах произнести, чтобы он ушел, но Костя остался. Он стоял рядом, сбросив шапку и бороду на сиденье, прижимая меня к себе, чтобы не упала, вытирал носовым платком мой черный рот, когда очередной позыв, ломающий пополам, проходил.

– В больницу?

Отдышавшись, покачала головой.

– Нет. Со мной случается. Нервы. Сладкого чая бы. И ванну горячей воды, – зубы отстукивали морзянку.

Идти я не могла. Костя нес меня на руках, сам нашел ключи в снегуркиной торбе, раздел тут же в ванной, пока набиралась вода. Я не стеснялась нагого тела, я просто забыла, что это может быть стыдным.

Убедившись, что я не пойду ко дну, Костя метнулся на кухню, и вскоре оттуда донесся свист чайника.

Я глотала сладкий чай, и слезы текли по моим щекам. Нельзя не плакать, когда ты чувствуешь предательство, как чувствует его ребенок, которого сдала в детский дом пьющая мать или которого насильно забрали у неблагополучных родителей. Но больше всего меня поразила слепая любовь детей. Они, несмотря ни на что, любили своих непутевых мам и пап, жалели их и верили, что когда–нибудь все наладится, и они опять будут вместе.

Утром мы проснулись в одной кровати.

– Как ты? – спросил Костя, заметив, что я открыла глаза.

– Уже хорошо. Прости, что тебе пришлось возиться со мной. Мне так неудобно.

– Ничего, в жизни всякое случается, – Костя опустил глаза. Он хотел чего–то спросить, но не решался. Только в волнении накручивал кончик моей косы на палец.

Косы? Вот черт! Как же я забыла навести морок? Ведь все мое преображение из короткостриженой черноголовой девицы в Снегурку строилось на том, что я якобы надела парик с косой. Как теперь объяснить отросшие вдруг волосы?

Но его слова обескуражили еще больше.

– Мне нестерпимо хочется тебя поцеловать. Давно.

– Нет, – как ни горько было произносить эти слова, но пришлось. Если бы Константин не был человеком! Но целовать того, кто тебе безумно нравится, кто не отвернулся, не поморщился, пришел на помощь, я не могла. Отнять даже минуту его драгоценной жизни было выше моих сил. – Прости, но я не люблю тебя.

Я встала с кровати, потянув за собой простыню, которой прикрывала тело.

– Одевайся и уходи. Между нами ничего нет и быть не может. Я люблю другого, – по сути, я не лгала. Был же этот другой, суженый–ряженый, что приходил ко мне во снах. Вот выгоню Костю, отревусь белугой, и опять мой неведомый жених вернется, а вместе с ним и ощущение безграничного счастья.

Но легче не стало. Ни в этот день, ни на следующий, ни через неделю. Ни когда за спиной остались новогодние праздники, проведенные в одиночестве.

Приближалось Рождество, а душевная тоска не отпускала. Суженый–ряженый не показывался, во снах ко мне приходил только Константин и тихо спрашивал: «Можно я тебя поцелую?». Я просыпалась в слезах и тосковала по соседу, который у себя в квартире больше не появлялся. Мои паучьи маячки работали исправно, но сигнала не подавали.

А я изводилась вопросами. С кем Костя колесит на своем джипе? Продолжает ли выступать на утренниках или проводит время в веселой компании?

Что делать в городе, когда грядет Рождество и каждый спешит провести праздник с семьей? Опять сидеть в пустой квартире и лить слезы? Нет, нужно ехать к своей семье. И, взяв билет, я села в автобус, который повез меня к бабушке. Жаль, что раньше я не додумалась наведаться в лес. Только родной душе я могла бы открыться, спросить совета. Знаю, она будет ругать меня, скорее всего даже выгонит, как когда–то маму, и будет за что. Я тоже решилась обрезать волосы. Пусть во мне колдовская сила исчезнет. Я стану простым человеком, который сможет любить, кого хочет, целовать, кого пожелает. Меня внезапно озарило, почему мама отрезала волосы. Она полюбила человека!